Светская жизнь

Европа, 2003 год…

Жду Ваших отзывов

Легендарное прошлое и странное настоящее

Neustadt – городок к северу от Нордхаузена.

Двадцать седьмого числа, в воскресенье, там проходило богослужение в евангелической церкви во имя святого Георгия. Я уже несколько дней доставал Ютту идеей посетить храм христианский, она приложила усилия и вычислила, что можно поехать в Нойштадт. Честно говоря, я бы без её помощи не справился. Это в России – захотел и пошёл в ближайшую церковь. А на сытом буржуинском Западе всё отчего-то сложнее. И коммунистов не было, которые церкви бы взрывали, как ещё в 1970-е годы в СССР, а вот работающих, посещаемых храмов осталось до невероятности мало!

На службу пришло человек двадцать-тридцать. Добавлю, что народ собирался с пяти окрестных городков и деревушек.

В 9.20 зазвонил колокол – „динь-донннг“, „динь-донннг“ – и все пошли внутрь. На католических службах я присутствовал, на лютеранской оказался впервые, поэтому слегка робел, боясь сделать какую-нибудь глупость. Но оказалось, что и делать-то ничего особенного не требуется. Совсем маленькая девочка раздавала желающим молитвенники, а молодая женщина, стоявшая у входа, протягивала входившим мягкие поролоновые подушечки. Я покрутил головой в изумлении, а потом сообразил, что на этих подушечках удобнее было сидеть, их клали как раз на широкие деревянные скамьи, тёмные и лакированные.

Служба сильно отличалась от православной. Например, ни единого раза я не заметил, чтобы кто-нибудь – и даже священник! – осенил себя крестным знамением. Не было и как такового алтарного помещения. Для начала все попели псалмы. Затем священник прочитал две или три молитвы. Следом настал черёд проповеди на отрывок из Евангелия от Матфея. Проповедь нам прочитали по бумажке. Снова попели… Я понял, что удивляться здесь можно долго. Наконец, прочитали „Символ веры“ и „Отче наш“…

По логике вещей подходил черёд причастия. Оно и началось, да так запросто, что я рот открыл от изумления. Люди подходили и без лишних заморочек причащались. Тут уж во мне взыграл дух мятежный, и я после окончания службы стал подстерегать священника у выхода. Поздоровался с ним и спросил, а не спряжено ли таинство причастия с постом и обязательной исповедью перед вкушением тела и крови Христовой. Священник слегка смутился, но честно ответил, что сам он не местный, а всего лишь замещает кого-то там временно, поэтому и не знает ничего об исповеди. Была ли она, не была… не его дело. Вот на следующей неделе службу станет вести Frau Pfarrerin (!!!), у неё я и смогу поинтересоваться насчёт исповеди.

Я понял, что моя подколка совершенно не сработала, он просто не понял её… (Покаюсь, что на ум сразу же пришёл Михаил Задорнов…) Да и что тут было спрашивать, коли ожидалась ещё и „госпожа священница“.

Вся служба заняла не более полутора часов, уже в одиннадцать мы вышли на улицу.

Куда же ты мчишься, современная Европа? На каком повороте окончательно развалится твоя христианская колесница, модернизированная, осовремененная, приведённая в удобное, толерантное состояние?

Бродячие актёры

Нойштадт – чудесный и уютный городок, где только и делать человеку, что искать успокоения. После „службы“ мы прогулялись по его чистым и красивым улочкам, живо обсуждая вопросы религии, веры и исполнения обрядов. Я был поражён увиденным – одна служба в неделю, всего лишь чуть более двух десятков людей со всей округи, комфортно-усечённое исполнение священных действий… Глаза мои словно открылись для особенного, внутреннего восприятия, когда я мысленно вернулся в Россию…

Но солнышко светило приветливо и ярко, весь день был ещё впереди – и мы неторопливо двигались по направлению к дальним лесным отрогам гор, видневшимся из-за черепичных крыш. Мощёные улочки сменились тропинкой, сначала бежавшей вдоль пруда, а затем нырнувшей под зелёные кроны огромных деревьев. Дорога вела в гору. На одном из поворотов я увидел место, которое неожиданно помогло мне понять сцену из „Приключений Буратино“ Толстого – ту, где кукольная компания пряталась подкорнями дерева от Карабаса-Барабаса. Я всегда недоумевал, как им удалось туда забраться. Помню, много ходил по родным лесам и всё искал такую пещеру. Не найдя, решил своим детским умом, что писатель немного преувеличил, что в сказках случается. И вот здесь, наконец, случилось открытие!

Когда я стал рядом с корнями, то оказалось, что не только Буратино с честной компанией, но и я сам бы мог поместиться в углублении между ними, требовалось лишь слегка наклониться.

После утомительного подъёма в гору нам открылись развалины замка Hohnstein. По его стенам скакали какие-то весёлые оборванцы, из разных щелей смотрели физиономии туристов, щёлкали фотовспышки, над всем этим возвышалась явно современная стальная конструкция с развевавшимся флагом – жизнь била ключом. Мы вошли внутрь, миновав остатки укреплённых ворот, и оказались ещё не в замке, а лишь во внешнем дворе, ранее, очевидно, заполненном различными хозяйственными постройками. В настоящем здесь располагался очень даже уютный кабачок, рядом с ним – традиционные сувенирные лавки и прочее.

Но дорога вела далее. Огибая замковую стену, мы продвигались вперёд и достигли ещё одних врат, из которых вышел некий странно одетый тип. На плечах – шкура дикого зверя, в руке – большой охотничий лук. Молча прошёл мимо, я же подумал, что это, вероятно, тихий сумасшедший. Не успел я оправиться от удивления, как из-за стены показался ещё один такой же…

– Что-то там явно интересное! – сказал я Ютте, и мы так резво поспешили к открытиям, что едва не повергли в шок кассира, спрятавшегося в незаметном углублении. Мы уже почти пронеслись мимо, когда он заохал о входных билетах…

Сейчас мне уже сложно представить себе в точности расположение замковых пространств. Мы всё время то лезли вверх по полуразвалившимся каменным ступенькам, то спускались в какие-то подвалы, напоминавшие ямы, ибо время уже давно сорвало с них крыши и перекрытия. Слева от нас вплотную к боевой внешней стене подступал лес, деревья-великаны протягивали ветви почти к самым бойницам, справа – виднелся далеко внизу погрузившийся в туманную дымку Нойштадт.

Потом мы встретили ещё одного странного человека. Он задумчиво сидел рядом с огромным котлом, висевшим над погашенным очагом.

– А что же с ним делают? – спросили мы, указывая на мечту любой домохозяйки.

– Пищу готовят, – разумно ответил задумчивый мужчина и закурил сигаретку.

– Так ведь не съешь столько!

– Нас много здесь.

И тут мы поняли, что судьба свела нас с труппой бродячих актёров. Это было здорово! Каждое следующее помещение открывало нам какую-нибудь страничку средневековой жизни. Как выделывали шкуры животных, как стирали бельё, как торговали на площадях старых городов, что продавали в седые времена в торговых лавках, какие акробаты и шуты бродили по улицам…

Неожиданно взору нашему представился симпатичный мальчишка-негритёнок лет одиннадцати. „Эка, а он тут что делает?“ – подумал я, понимая, что негритёнок совсем не чужой в этой атмосфере. Тайна выяснилась быстро. Разговорились с миловидной девушкой, изображавшей здесь средневековую торговку зеленью, а к ней подбежал тот самый чернокожий мальчуган, прижался, и она ласково потрепала его по голове. Это был её сын. Что ж, отец Эмили Сэдли из „Ярмарки тщеславия“, кажется, тоже подумывал о том, чтобы выдать дочку за негра-негоцианта из Вест-Индии…

Эта труппа бродячих актёров вовсе не была профессиональной. Такие постановки они делали в дни своих летних отпусков. Ночевали прямо в замке, разбивая в укромных уголках палатки, еду готовили в увиденном нами котле. Чудесное хобби, которое помогало им зарабатывать деньги на восстановление памятников архитектуры! Мне подумалось, как здорово было бы присоединиться к ним на время…

Пообедали в замковом кабачке. Дружелюбная девушка-официантка летала от столика к столику, как трудолюбивая пчёлка. Не передать той волнующей атмосферы – деревянные стены и панели, тяжёлые столы, своды над головой, поскрипывание половиц…

Жизнь…

Я подумал, что так и должен назвать эту главу.

„Жизнь“. Именно в такие часы своего существования самым лучшим, отчётливым образом понимаешь, что ты ж и в ё ш ь. И только так осознаёшь, что это такое – ж и з н ь.

Мы поехали в мемориальный комплекс „Миттельбау-Дора“ („Gedenkstätte Mittelbau-Dora“). В годы Второй мировой войны нацисты наладили здесь производство ракет „Фау“. Сгоняли сюда заключённых со всей Европы. Расстреливали слабых, потерявших способность работать. Пытались скрыть свои преступления, маскируя „маршами смерти“ содеянное.

Когда мы отъехали от Нойштадта, небо затянулось тучами, начал сеять мелкий нудный дождь. Почему так? Наверное, именно так и нужно было…

Перед лагерем оставили автомобиль на стоянке. Шли к зданиям мемориального комплекса пешком, минут десять. И это было нужно – чтобы почувствовать особенно.

Здание музея памяти жертв нацизма.

Остатки бункера, в котором жил комендант.

Бараки, каждый не менее, чем на двести заключённых.

Крематорий, к которому нужно идти по волшебно зелёной дорожке между деревьев.

Расстрельные ямы недалеко от плаца, где осуществлялись построения.

Остатки рельс. Ржавые вагонетки – чтобы понять, что приходилось таскать людям в подземной темноте.

Вагон, в котором привозили живых.

В музее встретили согбенного годами старика. Американец, привёз внучатую племянницу сюда, чтобы показать ей лагерь, который он, будучи солдатом, освобождал в апреле 1945 года.

Наконец – вход в штольню № 2. Мы пошли туда.

В начале мысли были ещё очень далеки от происходящего. Мы ёжились под усилившимся дождём, дожидаясь экскурсовода-проводника, сетовали на то, что почти никто из нас не догадался взять из машины тёплые вещи, чтобы уберечься от вероятного холода подземных выработок, строили догадки о маршруте и продолжительности похода… Но когда за спиной закрылись первые двери и мы двинулись медленно вниз, всё под уклон, в темноте, несколько рассеиваемой слабым светом стационарных фонарей, что-то шелохнулось в душе. А затем закрылись и вторые двери. Вторые врата, через сотню метров от первых. Проводник рассказывал о технике безопасности, мы кивали головами, но все, вероятно, думали не о лампах и индивидуальных фонарях, а том, что мы скоро выйдем отсюда, а они в эти же минуты должны были понять, что двери для них второй раз не откроются. В бараках наверху жили те, кто ещё только проходил фильтрацию. Отправленных под землю наверх только выносили. Проводник сказал позднее, что выдерживали здесь самое долгое – полгода. Или, точнее, – жили полгода.

Температура была около десяти градусов выше нуля. Сквозняк. Нудный холод, проникавший незаметно в тело. Это мы почувствовали уже через двадцать минут. А было и другое: отсутствие еды, антисанитария, общие туалеты, становившиеся местом убийств из чувства отчаяния, ради того, что забрать крохотную пайку другого и продлить себе существование хотя бы на день ещё. Проводник сказал, что только русские держались вместе и помогали друг другу. Все остальные – поляки, французы, евреи, англичане… – грызлись и между собою, как волки, и убивали друг друга, когда доходили до безумия от непосильной работы и голода. По этой причине администрация лагеря старалась разделить русских по разным отрядам. Были и обвалы, и мокрая рудничная смесь под разбитыми в кровь ногами, и просто огромные лужи и озёра с ледяной водой…

– А что сейчас в лагере? – спросил кто-то из группы.

– Вы имеет в виду – здесь, под землёй?

– Да.

– Маршрут занимает максимум пять процентов прежних пространств, – грустно улыбнулся проводник.

– А остальное?

– Там ведутся горные работы. Закрыли проходы с этой стороны. А с другой – добывают руду. Что поделаешь? Экономика, выгодно…

О таком сложно думать, потому что не знаешь, что ты можешь решить…

Вернувшись в музей, увидел всё того же старика-американца. Он не ходил в штольни, только его племянница спускалась вместе с нами. Старик-солдат сказал, что боится за своё сердце. Ютта разговорилась с ним на английском, а я просто стоял рядом, понимая их разговор с пятого на десятое, и отчаянно жалел о том, что не могу выразить всё, что меня переполняло. Мне хотелось повалиться в ноги этому старику и сказать ему „спасибо“ за то, что он воевал и победил.

А потом я заметил в одной из комнат музея кинопроектор, вмонтированный в стену. На экране шёл немой фильм. Документальный. О том, что увидели первые солдаты союзников, вошедшие в лагерь в апреле 1945 года.

Я выдержал только две минуты, не более. В горле стало перехватывать дыхание, в глазах всё поплыло – и я отошёл в сторону, чтобы не разрыдаться от потрясения. Успокоившись, понял, что не только я – никто не мог просмотреть короткий – пятиминутный! – фильм сразу. Никто. Немой фильм был закольцован, и после его окончания тут же начинался повтор. Я посмотрел его до конца. Слова человеческие не предназначены для выражения того, что чувствуешь при этом. Но это нужно делать. Смотреть и знать.