Не предугадывая заранее встречи, мы столкнулись с ним в Никитинском сквере. Стояла осень. Я прогуливался с фотоаппаратом по аллеям, наполненным ощущениями лёгкости, простора и той особенной поэзии, что оставляет в душе почти невесомую грусть. В какой-то момент я выбрался из своих размышлений, поднял глаза и увидел его, шедшего мне навстречу. Я узнал его по характерной, слегка подпрыгивающей походке.

Понимающе улыбнувшись друг другу, мы обменялись молчаливыми поклонами и почти разошлись, как вдруг он остановился и обратился ко мне.

– Как твоё творческое настроение сейчас? Пишешь, не бросил? – Он кивнул на камеру в руках: – Не переключился полностью на фотографию?

– Нет, не переключился, – ответил я в замешательстве, – пишу по-прежнему, есть и кое-что новое. Спасибо.

– Ты ведь пишешь о любви? – полувопросительно сказал он.

Я кивнул.

– Мне в следующий номер нужен небольшой рассказ. Читатели любят такое. Напиши им о любви, хорошо?

Я согласно кивнул, переживая удивление и немного сомневаясь. Мы пожали друг другу руки, и он поторопился дальше.

Я знал, что смогу написать, но не знал, с чего начну рассказ и о чем он будет. Конечно – о любви, но в ней так много оттенков. Говорить возможно только о личном, а чем становилась для меня бывшая любовь? Фантазией?

Все мы когда-нибудь пишем последнюю фантазию своей жизни. Это очень грустное занятие. Любовь – фантазия, и мы создаем себе новую, когда старая незаметно, подобно вечерней дымке над горизонтом, исчезает. Мы верим в сказки: в те, что прочитаны у любезных поэтов, и в те, что по их образцу придумываем сами. Мы не верим тому, что фантазия может быть нашей фантазией. И даже сталкиваясь с её крахом: недоумением, неверием, подлостью, предательством – мы забываем своё отчаяние и временный цинизм и готовимся поверить в новую мечту.

Слово было прежде всех нас, и в слово предстояло мне облечь дни и мысли. И что-то во мне восставало против этого решения, потому что я знал о бесчисленном множестве людей, родных и знакомых, встреченных лишь на миг или же тех, кто долгие годы жил рядом и как бы имел материальную сущность, – людей, которые не знали слов и не оставили их после себя. Они продолжали себя в фотокарточках на письменных столах, в смутных, стираемых временем воспоминаниях друзей, в редких вещах, именуемых наследством. Вся память о них была безъязыкой, невыносимо редко удавалось припомнить слова, которые произносили те люди.

Так же редко я мог вспомнить собственную речь, бывшую годы назад. Иногда приходилось заново переживать чувства, владевшие мною тогда, но на этих случайных путешествиях в прошлое все равно лежала пелена нереальности, иллюзорности. Мне не хватало слов, забрасывающих навечно якорь в океан времени. Темные воды отразили множество подобных дней, восхитительно-бесстрастных и светлых внутренним светом, и, наблюдая в темных переливах убегающую жизнь, часто спрашивал я себя: где же ее начало?

Нерожденные слова лишают нас счастья и лишают смысла многие дни наши. Однажды я хотел сказать о своем счастье и не сумел.

«В то воскресенье он причащался Святых Христовых Тайн. И с самого утра искал глазами знакомую девушку в церкви. Она не появилась на ранней службе, но – странное дело! – жила в нём абсолютная уверенность в их встрече. Почему? Не сказать так просто. Он слышал полет своего сердца и как-то просто верил.

Она пришла в храм вместе с сестрою, потом они стояли некоторое время порознь, девушки – ближе к дверям, он – в глубине помещения, в правом приделе. И, наверное, радость так и лилась из его глаз. Никогда в жизни он не знал такого соединения ликования и любви – очень чистого, светлого. Они скоро встретились взглядами и – сблизились, стали рядом и так стояли. Девушка не причащалась, но он словно бы взял её с собой на причастие, в сердце. И потом они держались вместе. Весь мир переменился.

Оглядываясь назад, он уже не знал точно, была ли та весна. В сочетании сияющих глаз, осторожных и внутренне нежных прикосновений рук, поющего понимания друг друга, в сочетании сверкающих неземным светом недель и воскресений не было слов.

Обратившись в прошлое, он задумался: а останется ли вообще в мире воспоминание о той весне – после него, не исчезнет ли все в бесконечности дней... Между ними не было слов, и та девушка обнимала вчера другого и, наверное, не догадывалась о тайне, обращенной к ней. Не было слов, и словно бы не было ничего, и не мог он уже произнести их ей».

... Если бы меня попросили написать рассказ не о любви, а о чем-то другом, я бы непременно поделился с ним историями о внезапных превращениях в нашей обыденности. Например, жители моего дома привыкли покупать молоко на розлив. К ним, во дворы пятиэтажек, заезжал небольшой грузовичок, по обыкновению – около одиннадцати часов дня, серьезный шофер откидывал задний борт кузова, вытаскивал фляги, простенький столик, а крепко сбитая женщина в бело-голубом фартуке отправлялась вдоль подъездов и певуче возвещала для всех: «Мол-л-ло-ко-о-о! Мол-л-ло-ко!»

Поначалу за ней пристраивалась ватага озорных ребятишек, тоже кричавших, на разные лады слово «молоко», но спустя пару недель обитатели домов привыкли к ее пению и полюбили его.

Однажды женщину, так чудесно напевавшую по утрам, сменила другая, с грубым прокуренным голосом, другой походкой. Она надевала другой фартук и по-другому наливала молоко в принесенные людьми банки и пластиковые бутылки. Её крик, казалось, пугал прохожих…

Приближаясь к возрасту Христа, люди всё больше начинают жить своими фантазиями. Мужчины, ещё чего-то смущаясь, безуспешно пытаются подобрать отвратительно колышущиеся животы и вспоминают о бравых солдатских годах. Их армейское прошлое покрывается дымкой героизма и эпических подвигов.  Оно до предела наполнено героическими свершениями – так, что о настоящем (и, в частности, о прогрессирующем животе) вспоминать становится как-то неудобно. А женщины начинают подозрительно много внимания обращать на фасоны платья, взаимно хвалить сумочки и косметику подруг, ничтожная шляпка вызывает в их среде получасовой восторг. Молодых девушек они лицемерно называют между собой «безмозглыми пигалицами» и «шлюшками», безотчетно завидуя тому, что «шлюшки» могут ещё некоторый срок наслаждаться и торговать своим свежим телом.

Кто-то, обремененный семьёй, получающий гроши на службе, уже почти потерявший квалификацию, чьи знания по специальности устарели лет тридцать назад, вспоминает, не имея перспектив на лучшее, какие великие надежды он подавал в девятом классе по химии, или физике, или математике...

А другой уверяет себя в том, что он счастлив в семейной жизни, что его жена – умница и редкая домохозяйка, и на ней весь дом держится, и на других мужчин она не глядит... И то, что пиво с одноклассниками он пьет раз в год, – так то просто знак его маскулинского главенства в семье (когда поводок ослабили), а в другие дни он...

Жена же его корит себя за то, что в двадцать с небольшим лет поддалась вполне понятной стадной слабости и выскочила замуж. Она видит, что прежний друг, встреченный через восемь лет, всё-таки умнее мужа, а другой знакомый – более крепко стоит на ногах, чем муж, а третий – сохранил юношеское тело, не в пример разрыхлевшему мужу... И поэтому в настоящем случайную остроумную реплику мужа она превозносит как пример незаурядного мыслительного фейерверка, и мило вспоминает его молодеческие подвиги во время сезона ухаживаний, и так далее, и тому подобное…

Я не хочу писать об этом.

Однажды, в трудный час жизни, я уехал в знакомый монастырь. Воспользовался предлогом и записался в участники медико-педагогической конференции. Уже через несколько дней я смотрел в окно автобуса на изумрудные позднеоктябрьские поля, на тёмные сырые перелески, на туманную дымку, висевшую в воздухе... Мысли мои были где-то далеко – и от дома, и от этих необъятных просторов, и даже от обители, в которую я направлялся. Я размышлял о почти промелькнувшей осени, в ней было и оставалось для меня единственное событие, от него я хотел и не мог избавиться.

Дремотное состояние завладело мною в дороге, и я подумал, что именно так я провёл все последние месяцы. Потеря эмоций, маленькие радости – от чашки хорошего кофе, выпитого в кафе, от легкой беседы со случайными и малознакомыми людьми, от хорошей книги, от хорошего кинофильма; при этом я испытывал странный рост внутри себя, странно развивавшуюся самоуглублённость, готовую раскрыться во что-то.

Во что?.. Мне не хотелось больше покупать эту девушку.

Нельзя вспахать вспаханное и нельзя разрушить непостроенное. Житейские мелочи, добрые слова, поездки – всё это лишь на время внушало ей любовь ко мне, возможно, даже искреннюю. Потом проходили дни, и я понимал, что не я вспахал когда-то это поле. Ещё хуже, я понимал, что мне не удастся даже хлопнуть дверью на прощанье, потому что не я строил тот дом, в котором она жила. Я мог бы и дальше покупать её, но мне отчего-то расхотелось обманывать себя.

Обитель встретила нас потемневшими  от осенней влаги храмами, лужами на асфальте, торопливо снующими через двор послушниками и монахами в чёрных рясах. В огромной трапезной зале сам митрополит открывал собрание...

В перерыве всех угощали ароматным чаем и сахарными постными булочками. Я встретил многих знакомых, заговаривал с ними о том и о сём, мы делились впечатлениями о конференции, планами выступлений, просто узнавали новости друг о друге. Именно тогда ко мне подошла молодая женщина, лет двадцати трех-четырех. Видя, что я не могу сразу вспомнить её, улыбнулась и сказала: «Перенесись на четыре года назад... Я – Ли»,

И я вспомнил... Она была полутурчанка, с примесью ещё какой-то восточной крови, её дружная и состоятельная мусульманская семья, бежавшая из зоны конфликта, жила в нашем городе не более десяти лет. Мы познакомились в университете, некоторое время часто встречались в весёлых студенческих компаниях. Лейли всегда производила на меня ошеломляющее впечатление любовью к домашнему уюту, мягкостью и – своим внутренним светом. И я никак не ожидал встретить её… в православном монастыре.

– Познакомься, это Коля, мой муж!

Она подвела ко мне за руку замечательного молодого мужчину-врача. Ему было около тридцати, и глаза его смотрели очень добро и ласково, как у неё.

Я назвал себя, и мы с Ли пустились в воспоминания. Коля стоял рядом. Тихо улыбаясь, он не вмешивался в разговор и только нежно держал ладонь жены в своей ладони. Её жизнь была и его жизнью, и я радовался, глядя на них.

– Коля по-настоящему верующий человек, – сказала Ли, когда он на минуту покинул нас, – благодаря ему я приняла крещение...

– А твои родственники? – не поверил я своим ушам. – Они как отнеслись к такому?!

– Они поняли меня.

В один из следующих дней мы вместе ехали в автобусе, я и Ли. Наша экскурсия была выездной, в соседний городок – старинный и очень красивый, знавший ещё татаро-монгольское нашествие. Мы походили по храмам, посетили местный музей кружев. В автобусе сидели вместе и не могли наговориться о былом.

– Я так соскучилась, – вдруг сказала Ли.

– По ком?

– По Коле, – бесхитростно ответила она, и лицо ее осветилось мягкой улыбкой. – Не виделись всего шесть часов, а уже заскучала. И он тоже, я знаю.

Ранние осенние сумерки создавали в салоне мгновения уютной, спокойной доверительности. Мы перебрасывались негромкими репликами, сидя рядом, огоньки домов на обочине заставляли думать о людях, живущих в них, и затем переноситься мыслями к тем, кто ждал нашего возвращения. Ли вдруг сказала – так, что я задохнулся от удивления и нежности:

– Мы ездили в Оптину пустынь, чтобы нас благословили на брак... Там очень прозорливые старцы, и мы с Колей решились...

– Ты боялась?

– Конечно. Я представляла: посмотрит старец на нас с Колей и откажет!

– И что бы вы стали делать? Неужели послушались его?

– А как же иначе? – удивилась она. Ведь он видит то, чего нам не дано. Могло ничего хорошего и не выйти из нашего союза, одно самоволие... Да и случаи разные рассказывали…

– Какие случаи?

– Страшные. Приходит вот так пара к старцу, а он и говорит им: чего пришли? Сами не знаете, если пришли у меня спрашивать? Нет в вас любви, и не будет вам моего благословения, идите прочь!

– И Коля так думал?

– Да. Мы поговорили с ним в поезде, когда ехали туда. Решили, что оба уйдем в монастырь в случае отказа.

Я молчал.

– И ты не представляешь, как чудесно всё устроилось! Мы вошли, ещё ничего сказать не успели, а старец улыбнулся нам понимающе: «Вижу, что любите друг друга...» Поговорил с нами по отдельности – со мной поменьше, с Колей подольше – и благословил на брак.

– Вы вернулись самыми счастливыми в мире!

– Да, – бесхитростно сказала она.

– А тебе не хотелось узнать, о чём старец разговаривал с твоим мужем?

– Я до сих пор не знаю этого. Это его тайна, и не следует нарушать её.

Она закрыла глаза, откинув голову назад, и я тоже замолчал, не желая мешать её воспоминаниям о той поездке в Оптину.

Коля погиб в автомобильной аварии спустя пять лет. Было страшное лобовое столкновение на загородной трассе. Сидя за рулём, он до последнего пытался уйти от несущейся навстречу машины. Потом была тишина. Ни Ли, ни его маленький сын не пострадали, не получили даже царапины. А он – погиб сразу. Они ехали в гости к друзьям отмечать Рождество.