|
О с т р о в
…Взгляд любви – это взгляд, говорящий об одиночестве. М. Кундера I Там, на затуманенном горизонте – далёкий
материк, здесь – ощущение свободы. Остров – это одиночество и „vita nova“… Смотришь на парящих морских птиц,
слушаешь дыхание воды – и словно издали заглядываешь в прошлое. Волны моря
житейского не только привычно несут нас в даль, иногда они доставляют к
нашему берегу и обломки воспоминаний – выброшенных когда-то с корабля,
но не затерявшихся в пучине. И белые чайки, кружа над чем-то невидимым, не
могут успокоиться, кричат, кричат о призраках. Именно об этом вдруг подумал Арсений, забравшись на высокую
дамбу, сохранявшую остров от капризов моря. Бестолковыми и беспечными
казались ему курортники, появлявшиеся здесь два раза в день. Их привозили
небольшие экипажи, сработанные под старину. Возница в национальном костюме
для забавы публики лихо помахивал кнутом, туристы глазели по сторонам,
удивлялись тому, что едут они по дну морскому, скрытому от глаз ещё три-четыре
часа назад. Последние потоки воды с характерным звуком бежали по песчаным
промоинам, обнажая мелкие ракушки и прочую донную живность. Повозки
размеренно катились по давным-давно проторённому маршруту, который
многокилометровым пунктиром тянулся от берега до берега. Туристы рассыпáлись по острову,
громко переговариваясь и щёлкая фотокамерами. Иногда хозяин местной гостиницы
возил их в путешествие на дальний маяк – мимо памятника Неизвестному.
Сворачивая по пути в окрестности тихого утиного пруда, приезжие несколько
минут восторженно галдели, а затем заинтересованно смотрели со своих повозок
вперёд, в направлении новых необычных мест. Некоторые из них замечали
молодого ещё человека, иногда – кормившего уток, но чаще – просто лежавшего
на траве около пруда, берег здесь покато сбегал к зелёной стоячей воде.
Арсений не только закрывал глаза, но и затыкал бы уши при появлении суетливых
гостей, если бы его не смущала подчёркнутая нелепость такого жеста. Впрочем,
сидел он по обыкновению спиной к визитёрам, и они не особенно мешали ему. С севера на остров часто находил ветер, и
тогда Арсений, плотнее кутаясь в лёгкую курточку, любовался с дамбы бегущими
переливами форм и красок на местных аккуратных полях. Кормовые травы дрожали
всей огромной поверхностью зелёного живого ковра, и в воздухе висел особенный
шум-шорох… II По небу как раз побежали первые волны
серого рассвета, когда Арсений заметил среди пятен мокрого песка и отливных
лужиц маленькую фигурку человека с рюкзаком за плечами. Незнакомец размеренно
вышагивал вдоль линии глубоко врытых в грунт вешек – мёртвых, чёрных от
времени деревьев, большею частью скрытых в толще песка, оставивших сверху
лишь шарообразно обрубленные сучья. Местные жители и туристы не понимали
подобной экзотики. Они предпочитали цивилизованные поездки на конных повозках
или на «Флиппере» – небольшом морском катере, курсирующим между островом и
двумя ближайшими городками на материке. Шедший по обнажившемуся дну был
чужаком. Арсений завершил утреннюю пробежку, накинул на себя плотную ветровку,
чтобы не простыть, и вернулся на юго-восточный край острова. Со средневековья
здесь сохранялось что-то вроде парадного въезда: прямо из воды, от мокрого, с
глубокими промоинами песка к дамбе поднималась вымощенная тяжёлыми, грубыми
булыжниками дорога. Никто не знал, сколько ей лет. Туристам нравилось, когда
лошадки резво выносили их на твёрдую почву, уверенно стуча подковами по
камням. Арсений взбежал на гребень дамбы и
посмотрел вниз. В двадцати шагах от него стоял тот странник. Он скинул со
спины поклажу и обувался (через ватты если и ходили, то по обыкновению
босиком, чтобы не загубить мгновенно обувь). Человек повернул лицо, и Арсений
вдруг узнал в нём своего старого товарища. Он уже неделю ждал его, не слишком
надеясь, здесь, на острове. Оба издали ликующий вопль и, подбежав друг к
другу, обнялись. Среди бессвязных, радостных восклицаний,
похлопываний по спине, выразительных жестов и потока вопросов и ответов
Арсений ещё успел подумать о том, что эта внезапная встреча – подарок ему.
Он, собственно, не боялся никогда своего вольного или невольного одиночества,
умея заполнить такие дни воспоминаниями и надеждами – всем тем, что иногда,
смущаясь, называл служением душе своей, избавлением от житейского
самооглушения. Однако, отдаваясь всякий раз ровным воспоминаниям и
стремительным надеждам, Арсений обнаруживал, как сложен внове складывавшийся
мир, как всё дальше он уходит от остающихся позади. Знакомые и друзья Арсения бежали от
одиночества с помощью стандартных браков, стирали одинокие вечера карьерным
самоослеплением, скрашивали одинокие ночи маскарадами в Интернете. Впрочем, и
ему это было знакомо… III – Дружище, как я рад, что ты приехал! – Взаимно! Твоё письмо пришло как нельзя
кстати. Тем более ты так расписывал этот остров, что невозможно было не
согласиться. – А ты собирался куда-то ехать? В другое
место? – Ни в какое определённое. Просто кое-что в
жизни поменялось, и настроение такое было, что хотелось перемен, хотелось
перенестись куда-нибудь. А тут твоё письмо. – Удивился предложению? – спросил Руслан. –
А я здесь уже в третий раз! – Неожиданное предложение. Не Ибица и не
Сардиния. – Лучше! – Согласен. – Ты остановился у Хольгера? – Да, спасибо за рекомендацию. Очень
удобную комнату мне отвёл. – Как он? – В делах весь. Постоянно встречаю его
спешащим куда-то. Перебросимся парой фраз – и до новой случайной встречи… – А сейчас он у себя? – Кажется, был на острове. Сегодня
собирался на материк съездить. – За туристами? – Ну да… Он уже пару раз возил их на
экскурсию по ваттам. Да вот и он сам… На дамбу неторопливо въезжали три пёстро
разукрашенные повозки. Лошадки потряхивали косматыми гривами и важно звенели
бубенцами. На первой повозке восседал сам Хольгер – хозяин гостиницы, в
которой жил Арсений. Ещё он владел экскурсионным бюро, которое не страдало от
недостатка любопытствующих: как рассказывали в местном краеведческом музее,
на этот маленький остров, принадлежащий славному ганзейскому городу Гамбургу,
в год приезжало до сорока тысяч человек туристов. – Хольгер, привет! – закричал Руслан. – Узнаёшь
меня, дружище?! – О, привет, Руслан! – откликнулся
удивлённый неожиданной встречей возница. – Еду за гостями! Вечером увидимся! Повозки неторопливо спустились на влажный
песок, пару часов назад ещё скрытый под водой, и двинулись вдоль путевых
вешек к далёкому материковому берегу. – Как же хорошо! – сказал Руслан, охватив
взором просторы острова, светлеющие переливы ватт, посмотрев на видневшуюся
из-за деревьев крышу гостиницы, где он собирался остановиться. – Не знаешь, у
Хольгера сейчас найдётся свободная комната? – Думаю, да. В случае чего и в моей места
хватит на дополнительную кровать. Не пропадём! – Не пропадём! Вопросы, ответы, длинные ли, короткие ли –
всё это в первые минуты их встречи было сплошным потоком восклицаний и
радости, владевшей обоими. Они оба умели слышать созвучие в душе другого, и
потому общение выходило лёгким. Впрочем, не менее хорошо они умели молчать и
понимать молчание. Арсений вспомнил, как он впервые увидел своего будущего
друга – несколько лет назад, оказавшись в творческой командировке в едва
знакомом ему среднерусском городе… …Он приехал первым автобусом, устроил вещи
в местном приюте при Доме художников и решил поискать какое-нибудь
открывшееся кафе, чтобы выпить кофе. Училище, насколько верно он представлял,
находилось рядом, минутах в десяти ходьбы от гостиницы. Было тихо и немного зябко, как часто
случается в незнакомых городах, где ты оказываешься ранним утром. Несмотря на
уже глубокую осень, снег так и не выпадал. Потемневшая, смазанная листва
густела почти потерянной пестротой красок. Над головой стыло спокойное небо –
водянисто-бледное, от горизонта до горизонта. Кажущаяся унылость такого дня
была на самом деле обманчивой: унылые сизые пятна с лёгкостью оборачивались
голубой высью, размытые блеклые поля превращались в пятнышки белых облаков,
сквозь которые проглядывало белое солнце. Арсений шёл по кленовой аллее и
любовался игрой утреннего света. В этот город он поехал, чтобы изменить
жизненный вкус последних недель, надеясь обрести, хотя бы на некоторое время,
спокойствие. Сидя за столиком в случайном кафе, – даже не кафе, а всего лишь
чайном отделе в универсальном магазине, – он рассеянно смотрел на людей
снаружи. Смотрел на тех, кто торопливо пробегал к остановкам транспорта, на
студентов, стремивших шаг к дверям технических училищ и вузов, на школьников…
А он сам в это утро, казалось, сумел перехитрить судьбу и хотя бы на двадцать
минут ускользнул от необходимости что-то делать, куда-то непременно идти,
надеяться, волноваться, настаивать… Такие кусочки времени становились
по-настоящему благодатными для него: он проживал их очень просто и
безыскусственно, непредвзято слушая мир и доверчиво присоединяясь к его
симфонии, и мир часто вознаграждал его доверие. „Никто не знает меня здесь, – думал он о
тех, кто окружал его, о молоденьких девчонках-продавщицах в белых фартуках, о
весёлой тётке в отделе видеопроката, о бесконечном потоке незапоминавшихся
лиц, текущем через двери. – Никто не знает меня, и я никого не знаю, но мы
как-то соприкоснулись, и это возможно и странно. Через пару минут я уйду
отсюда, но заберу с собою часть случившихся мгновений, и когда-нибудь – вспомнится…“ Арсению действительно вспомнилось одно
стихотворение, которое он написал; его строки прозвучали в сознании, и
Арсений вдруг понял, о чём он станет рассказывать сегодня. Стараясь не расплескать родившуюся
импровизацию, он быстро шёл по дороге к училищу, где его уже ждали. IV В последний год о его работах много
говорили, но все равно – приглашение столь молодого художника для проведения
открытых занятий было чем-то неслыханным. Шум в журналах был приятен Арсению,
но всё же не играл особенной роли в его собственных глазах. Кто лучше автора
знает, чтó именно он создаёт и как, в каком состоянии духа. Стоя перед
аудиторией и глядя во внимательные глаза новых знакомых, он подумал: эти два
десятка людей ждут нового, а он и есть теперь новый, даже для себя, он
изменился нынешним утром и теперь станет познавать свой новый день и перемены
в нём и себе. Так просто, только бы подобрать точные слова… У него не было ещё никакого опыта
преподавания. К тому же чтó он мог преподавать?
– сам не закончив художественного училища… Зато он ощутил доверие,
адресованное ему, физически ощутил негромкую готовность внимать, спорить,
интересоваться, возникшую в аудитории. И решение пришло, простое и цельное. Арсений улыбнулся, коснувшись рукой
конспективных заметок, лежавших перед ним на кафедре, смешал эти бумаги. – Для меня мир творчества по-настоящему
открылся в тот момент, когда девушка, которую я любил, напрочь позабыла обо
мне, а спустя пару часов после этого события мне в ладони лёг осенний лист… Это были странные слова, и Арсений подумал,
что хорошо, если хоть пара людей поймёт его. Он хотел что-то пояснить, но
внезапно почувствовал – именно этим языком ему и следовало говорить. – Чтó есть секрет творчества, о
котором я могу поведать вам? Не знаю. Вам, вероятно, представили меня как
человека, чьи работы пользуются в последние два-три года успехом? Это так, но
образован я меньше вашего и непрочь сам пройти классическую школу… Да, да,
оригинальность самоучки хороша до определённого момента… – На одной школе далеко не уедешь, –
откликнулся светловолосый крепыш, сидевший у окна. – Есть ещё что-то… – Есть, – задумчиво сказал Арсений. – Об
этом, наверное, я и хотел бы рассказать. Лист, опустившийся мне в ладони, был
кленовым. Я ещё подумал за секунды до этого: так бывает, что листья
опускаются героям кинофильмов в подставленные ладони, и даже сам сложил
ладони лодочкой – и вдруг дуновение ветра принесло в них резное, мягкое чудо.
Вспомнились прогулки по осеннему лесу и разгребание шуршащей листвы носками
ботинок, вспомнились детские гербарии. И возникло нечто странное, некое
раздвоение себя. Я физически ощущал себя, ощущал эту красоту бытия, но в то
же время – словно бы со стороны, словно чужим зрением наблюдал
разделённость двух людей. Ведь она,
то есть та девушка, о которой я мгновенно помыслил, едва лист лёг в ладони
мне, жила в описываемые секунды в совершенно другом мире, другом измерении,
она была и не была со мною… Волшебством воображения я мог вызвать лишь её
иллюзорный образ, но эта же иллюзия делалась бóльшим, нежели
реальность. Так родилась моя первая картина, о
которой заговорили… – Это и была тайна, то самое «что-то»? – О, совсем нет… Тайна ускользнула от меня,
и я уловил лишь тень её. Попытайтесь поймать тень какого-нибудь предмета, и
вы поймёте, что даже держа пойманное в руках, вы ничего не имеете на самом
деле… Кстати, всё было осенью, как и сейчас, – Арсений помолчал и добавил
после паузы непонятную фразу, о значении которой его, впрочем, не стали
переспрашивать. – Она и осень – как сёстры… После перерыва студенты показывали ему свои
работы. Многие понравились ему. Знакомство с чужими мирами всегда становилось
путешествием, обновлением себя. Разговаривая о секретах мировидения, он вдруг
вспомнил Гессе, его „Игру в бисер“, и попытался рассказать о том, как он сам
понимал сплетение жизни и сюжетов, творчества и реальности, как он сам учился
чувствовать внутренние созвучия между мгновениями происходящего, из слышания
которых и рождались произведения… Кто-то упомянул было модное слово
„перформанс“, но Арсений лишь рассмеялся. – Игра в бисер, описанная Гессе, много
глубже перформанса, для меня в том нет сомнения! Великий немец писал о
чувствовании вечности, тогда как постмодернисты единственно ищут забавляющего
их искажения форм. Ценность искусства не в том, чтобы бессмысленно привязать
друг к другу осла и водосточную трубу, а в том, чтобы показать того, кто это видит. Но как?.. Что это за
человек, который остановился на повороте узкой улочки, вымощенной грубым
булыжником и обративший внимание на животное, привязанное к какой-то скобе,
вделанной в стену дома? Что это за старинный чешский городок, затерянный в
горах? Что это за время, и зачем человек остановился под дождём?.. – Это Рихтер, – с поднимавшимся в ней
удивлением произнесла девушка, сидевшая прямо перед Арсением. – Это же его
ранняя работа, ведь правда? Я видела… – Да, это его картину я описал. Впрочем,
пример – случаен, не более того. Это не образец для манеры письма. Это –
образец для подхода к полотну. Ещё не начиная его, вы уже должны быть в
нём... – Это трудно. – По этой причине я не люблю оценки
„красиво“, которой так часто удостаивают работы. „Красиво“ – это как синоним
другого слова… слова „пусто“… – Я не согласен! – заявил кто-то из глубины
аудитории. – Докажите! Арсений был благодарен этой реплике,
брошенной ему задорной юностью. Он говорил с ними и – слушал, учил их – и
учился сам… – Перебирая бисеринки жизни, мы строим храмы. От нашего искусства зависит,
как скоро наше существование на земле исчерпает свой смысл. Быстро ли – и мы
уйдём в мир иной уже на закате молодости, или мы станем дарить миру всё новые
и новые краски – и жизнь наша, наполненная созиданием, будет длиться и
длиться… Действительно красивое, действительно ценное не открывается с
лёгкостью каждому встречному. Каждый из вас, несомненно, гулял в лесу… – Только вчера, – откликнулся кто-то. – Было ли там красиво? – Да. – А где? Отвечавший умолк в растерянности,
погружаясь в память вчерашнего дня и не находя самого важного. – Вы напишете свой лес, который любите
и в котором часто прогуливаетесь, возможно – в поисках сюжета… Но что это
будет за лес? В аудитории висела та тишина, которая
бывает при пришествии мир вдохновения, тишина, наполненная морем звуков и
ощущений, готовых вырваться и затопить всё существо человека, оказавшегося в
её власти. Арсений обвёл глазами сидевших перед ним. – Вы напишете свой лес. Или же не напишете никакого. Ваш лес – запомнится. Никакой
лес станет одною из миллионов репродукций, чьи облики стираются в сознании
смотревшего уже через минуту… Прозвенел звонок, но студенты не торопились
расходиться. – „Чистая осень. Боюсь опоздать на свидание
с солнцем“, – произнёс негромко Арсений. – Подумайте над этим… – Домашнее задание? – Да. V Не только желание испытать свои силы в
преподавании привело Арсения в этот чудесный осенний город. От знакомого
священника он узнал, что здесь живёт святой жизни старец Алексей Фёдорович,
имеющий дар прозорливости. Сам священник говорил об этом не понаслышке,
вместе с матушкой уже дважды побывав в гостях у божьего человека. – А найду ли я его? – засомневался
было Арсений, на что священник произнёс убеждённо: – Найдёшь. К нему разные люди
приходят, дорожка сама себя указывает. Домик неприметный, но рядом с воротами
всегда кто-нибудь стоит, совета ожидает. – Но как же он всех людей видит и их
проблемы? – Да так и видит. Не глазами, а
внутренним зрением. А частенько и не разговаривает вовсе. Дар ему дан –
определять истинную нужду человеческую. Такие и не ждут вовсе, их он сам
приглашает. Скажет своим близким: „Приведите того, кто у крыльца стоит“ – они
и приводят… Арсений подумал и спросил: – Так значит, я могу и попросить о
встрече этих женщин, что ему в хозяйстве помогают? – Конечно. Скажешь им, что, мол, есть
такая нужда – пообщаться с Алексеем Фёдоровичем, они ему и передадут… На третий день пребывания в этом городе
Арсений, наконец, решил разыскать старца. Работа его в училище несколько
упорядочилась, начальное волнение уступило место спокойной уверенности в том,
что всё сложится хорошо и творчески, вечерами он подолгу прогуливался по
светлым и широким улицам, усыпанным шуршащей листвой, и уже мог немного
ориентироваться здесь. На перемене между занятиями он спросил
одного из студентов, того самого светловолосого крепыша, что так внимательно
слушал его на первой встрече, не знает ли он дом Алексея Фёдоровича. Руслан,
так звали юношу, отличался от других. Арсению сложно было выразить это в
словах, но он почувствовал, что очень легко сблизится с этим новым человеком
в своей жизни, что ему будет интересно с ним общаться, что он – как-то
по-особенному глубок среди всех остальных. И ещё – Руслан был православным. Он немного удивился вопросу. – Я даже не мог подумать, что у нас
живёт такой человек, – сказал Руслан. – Возможно, в Успенской стороне… – А что там есть? – Там слобода старинная, и дома все
маленькие, одноэтажные. Новостроек нет, как в других микрорайонах. Надо бы
ещё у кого спросить! Однако никто из знакомых Руслана не мог
сказать ничего определённого, слишком уж далека была их жизнь от церковного
мира. Арсений загрустил. Его не покидало чувство,
что он ходит где-то рядом с тем, что ищет, и что ему просто чего-то не
хватает для того, чтобы это найти. Запахи опавших листьев и тающая ясность
последних осенних дней настраивали на лирический лад, он бродил в свободное
время по жёлто-красным улицам и впитывал в себя образы застывших перед
скорыми морозами рябин, клёнов… Рождались неясные строчки, которые он
записывал на том, что попадалось под руку, это были камертоны его нерождённых
ещё картин… На занятия он отправлялся всегда ранним
утром. Делал в гостиничном номере нехитрую гимнастику, чтобы прогнать сон,
одевался и шёл в то место, где по приезде в город впервые пил кофе.
Установился некий ритуал его общения с окружающим – домами, аллеями, людьми…
Появляясь в училище, он всегда вслушивался в гулкий мир коридоров,
наполнявшихся дневным шумом, их ранняя пустота и просторное одиночество на
его глазах сменялись ёмким насыщением жизнью. Он прогуливался, заложив руки в
карманы жилета, вдоль аудиторий и мастерских, здоровался со студентами,
спешившими на занятия, его уже многие узнавали в лицо. После занятий Арсений
обедал в какой-то заводской столовой, расположенной неподалёку. Всякий раз он
ловил себя на мысли, что пребывает не просто в другом городе – в другом мире,
так разнились вещи и положения – привычные для него и те, что находил здесь.
И тем не менее здесь тоже текла жизнь, неторопливо-прекрасная и
осенне-спокойная, полная своих достоинств, с которыми он только начинал
знакомиться. Он ездил несколько раз на вечерние службы –
в храм Александра Невского, на другой конец города. Красного кирпича церковь
заполнялась не более чем наполовину, там было уютно и вдохновенно. Арсений
хотел спросить у священника об Алексее Фёдоровиче, но отчего-то застеснялся и
не стал. Глядя на иконы, он подумал вдруг, что судьба сама найдёт его. В другие вечера он общался с Русланом,
разговаривая о литературе, вере, рассказывая тому о Европе, где Арсений бывал
не единожды. – У меня мечта, – признался однажды Руслан,
– хочу поселиться в домике, который будет стоять где-нибудь в глуши, и чтобы
там была хорошая библиотека, в которой я стану проводить много времени… Я
люблю читать… – Приятно удивлён, – отозвался Арсений, –
сейчас немногие о таком мечтают. А как же слава, всемирная известность? – А зачем? Вероятно, на этой почве они и сошлись так
быстро. Дружба возникла стремительно, оставляя лишние размышления в стороне –
ведь всё остальное называлось простыми знакомствами. Руслан, как выяснилось, тоже часто бывал в
храме Александра Невского. – Ты не пробовал писать на религиозные
темы? – спросил его как-то Арсений. – Нет, пока побаиваюсь. – Почему? – Чувствую, что внутреннего опыта не
хватает. Получится либо поделка, либо глупость. – Согласен! Арсений был благодарен судьбе за этого
человека. Несколько лет назад он мог и пропустить подобную встречу, направить
свою жизнь дальше по обычной колее, не останавливаясь и не делая шаг в
сторону от намеченного, пусть даже и произошло бы это не из-за высокомерия, а
по неопытности душевной. С какого момента всё началось? Вероятно, с
тех дней, когда он устроился преподавать искусство рисунка в церковную
воскресную школу недалеко от своего дома? Россия тогда только пробуждалась от
долгого атеистического сна, при храмах только начинали собирать детей, чтобы
заронить в них искорки веры. Вместе с детьми учились и сами учителя. Арсений
пришёл на собеседование, не зная по-настоящему даже „Отче наш“, да и другие
претенденты выглядели не лучше. Но директор воскресной школы принимал их не
по знанию молитв, а руководствуясь чем-то иным. Может быть, на почерк их
вступительных сочинений обращал внимание? Но как бы там ни было, Арсений оказался в
воскресной школе и отдал ей не год и не два, а целых шесть лет жизни.
Выучились молитвы, появилась хорошая привычка бывать в церкви, а службы
обрели понятность и наполненность смыслом. Однажды в школу прислали совсем
молодого священника, сразу после семинарии. Попечительские обязанности он
исполнял с понятным рвением, но хорошо виделось со стороны, как не хватает
ему опыта общения с маленькими людьми! К нему испытывали почтение, но ещё не
могли испытать настоящей душевной близости. Арсений помог ему советом
несколько раз и порадовался, когда контакты священника с детишками улучшились. Через несколько лет (так же была осень) он
шёл по улице и увидел афишу, приглашавшую горожан на открытие большого
фестиваля духовной музыки. Среди организаторов стояла и фамилия священника.
Отец Сергий неутомимо двигался вперёд, развивал себя. И мысли Арсения
язвительно обратились к собственной персоне. Что делал эти годы он сам?
Отчего и видеться с отцом Сергием стал реже, и работу в церковной школе
оставил, испытав внутренний застой, но ничего не сделав, чтобы преодолеть
его? Пошли нестроения, и он принял их? VI …Они снова обсуждали загадочного старца.
Пары у студентов закончились, многие ушли домой. Буфетчица протирала прилавок
и витрины, подсчитывала дневную выручку. Арсений и Руслан пили кофе из
пластиковых стаканчиков и, разговаривая, пытались понять, зачем каждый из них
хотел бы отправиться к Алексею Фёдоровичу и зачем к нему вообще люди
приходят. – А что это за Алексей Фёдорович? –
вдруг полюбопытствовала буфетчица, поворачиваясь к ним всей массой своего
необъятного тела. – Прозорливый, что ли? „Как всё просто, оказывается!“ – успел
подумать Арсений и сказал: – Наверное… Говорят, что он умеет
людям на вопросы о будущем отвечать. – А что, он и вам понадобился? – Ну… любопытно… – У меня племянница ходила к нему.
Наговорил ей… – Галь Иванна, а Вы знаете его адрес? –
едва ли не закричал Руслан. – Адреса не знаю, а указать, где живёт,
могу. И с простецкой лукавинкой улыбнулась. – Ой, пожалуйста! – сказал Арсений. – Мы
уже и не чаяли его найти. Знали только, что где-то в этом городе живёт… – Живёт он где-то на Успенской
стороне, – сказала буфетчица. – Племянница моя туда ходила. Говорила, что
недалеко от церкви тамошней: пройти пару кварталов к реке, а затем повернуть
направо… Это ей надо было, дело молодое… Мне-то к нему чего ходить? Я
особенно и не расспрашивала. – Огромное спасибо! – сказал Арсений. – Да не за что! За булочками
приходите! – откликнулась буфетчица, снова поворачиваясь к полкам и берясь за
тряпку. …Как сразу всё это вспомнилось! Два русских человека стояли на земле
далёкого острова, название которого едва ли и знал кто-нибудь у них на
родине, и прежняя жизнь проносилась беззвучными картинами перед их внутренним
взором. Родное и далёкое – всё было где-то там, за множеством рек и дорог,
скрытое в своей милой непохожести от настоящего. Какое ужасающее расстояние отделяло их от
родных мест, где по-прежнему текла своя жизнь, где по улицам проезжали
автомобили, и люди спешили куда-то по тротуарам, и по вечерам в многоэтажных
домах загорались окна… Этого нельзя было осмыслить, это просто чувствовалось…
Где-то там, в дальнем и в прошлом, оставались их надежды и любови,
разочарования и огорчения – всё, уже ставшее слегка посторонним, немножечко
чужим, таким, на что можно взглянуть со стороны… – Знаешь, о чём я подумал, когда здесь
увидел тебя? – спросил Арсений. – О чём? – А ведь мы оба не знали, что нам
суждено вместе прошагать многие километры по земле!.. и, наверное, не могли знать об этом… – он
улыбнулся. – Я вспомнил, как и в первую встречу, и во вторую мы куда-то
шли, шли, шли… – Сначала город осматривать, потом шли
к кому-то в гости, потом к старцу, а в конце концов дошагали и до Северного
моря! – засмеялся Руслан. Арсений тоже не удержался от смеха. – А у тебя, кажется, даже
стихотворение на этот счёт есть? – спросил Руслан. – Есть, я его часто вспоминаю здесь,
когда ночью смотрю на фарватер. – Прочтёшь? – Пожалуйста. День
угасает За
горизонтом, Вся
земля – расстоянья… – Грустное… – Да. Я позже картину небольшую
написал, только никому не показывал никогда. Грустной получилась, вот и подумал,
стоит ли… Кто её мог бы понять, вряд ли её увидит, а не зная, не понимая, не
чувствуя всего того, что было, – зачем смотреть? – Тот, кто мог бы понять, это – она? – спросил Руслан и попал в точку. – Всё так. Вот я и смотрю на огромные
корабли, проплывающие там, вдалеке, и думаю: так ведь и вообще наша жизнь
проходит. Кто-то плывёт, а кто-то – смотрит со стороны… – А что лучше? – Не знаю. И вот ведь, что странно: не
пройти эти расстоянья… Арсений знал, что его друг не нуждается в
многословных объяснениях. Это он ещё тогда почувствовал, в первые дни их
знакомства, когда студенты стали показываться ему свои работы. Встречались
среди них и очень любопытные, веяло с холста неравнодушие авторское. Руслан
не блеснул написанным, однако открылся с иной стороны: он умел вникать,
вслушиваться – и Арсений ещё подумал, что этот молодой человек,
отказавшись от профессии художника, стал бы замечательным психологом. Или
искусствоведом, критиком… Вот только потребуются ещё расстоянья и расстоянья… …На Успенскую сторону они отправились в тот
же вечер. Осенние сумерки приходят быстро. Город
подёрнулся седовато-серой мглою. Слегка моросило, как часто бывает в конце
ноября, когда природа уже словно бы устала от влаги, луж, грязи по обочинам
дорог, устала и – замерла на пару дней, застыла в едва теплящейся невесомости
воздуха, неба... По молчаливому уговору оба не спрашивали другу друга, о чём
они собирались старца пытать. Так вот шли рядышком и просто о жизни
разговаривали. Арсений тогда и узнал, что его новый друг мечтает о домике в
лесу и уединении, в котором бы он стал много читать. Однако такая мечта
выглядела настолько нетипично для конца двадцатого столетия, что Руслан
сомневался, возможна ли она вообще. Наверное, подумалось Арсению, он об этом
и станет расспрашивать старца, попытается в будущее своё заглянуть. По сравнению с угадываемым собственная
просьба показалась Арсению такой нелепой, что он задумался, каким образом
сказать о ней Алексею Фёдоровичу. Человек вёл жизнь духовную, а тут
собирается некто приставать к нему с делами и заботами насквозь мирскими,
земными, плотскими. Да и как начать? „Отче, скажите мне, любит ли она меня
или нет?“ До чего ж бестолково звучит… А может, кажется ему только эта
любовь, а она и не любовь вовсе, а так, упрямство? Так чего ж он пришёл, коль
сам понимает? Плохо выходит, всё не с той стороны… Арсений ведь бежал в тот маленький город –
от самого себя, от настоящего и бывшего. Понял, что запутался, и принял
предложение поехать. Решил скрыться в работе, отрешиться от житейского, скрасить
дни ожидания творчеством – вот чего искал он и что действительно обрёл.
Заглядывая в дни прошлого, видел, как смешно было, когда он подстерегал её на
улицах, как надоедал приглашениями в театры и кафе, которые она с неизменно
ласковой и смущённой улыбкой отклоняла. Он видел странное время своего
неистового вдохновения, когда образы, образы, образы теснились в его
воображении, и он едва успевал переносить их на холст; миниатюры тихими
каплями срывались с кончика его кисти, и грустен был тот негромкий дождь. Однажды они вместе шли с концерта. Не
вдвоём, целая компания удалых людей оживлённо обсуждала увиденное, они
размахивали руками, кричали и смеялись. Арсений тоже кричал и смеялся, шутил,
концерт ему понравился. И он был счастлив, что они на несколько минут – до
остановки транспорта, когда все разъедутся в разные стороны большого города –
оказались вместе, почти рядом. – А Вы смогли бы написать эту минуту?
– спросила она, когда взгляды их встретились. Она знала, что он пишет
мгновения их встреч. – Да, – ответил он и, остановившись,
вытащил блокнот из кармана. Она не пошла далее со всеми и смотрела, как
он простой шариковой ручкой быстро-быстро набрасывает линии, штрихи… Через
минуту Арсений вырвал листок из блокнота и подал ей. – Это подарок. – Спасибо, – сказала она и стала
разглядывать нарисованное в неверном свете фонарей. Арсений молчал и смотрел на профиль её
лица, склонившегося над бумагой. – Как это называется? – спросила она,
поднимая глаза. Он помедлил и протянул руку за листком.
Присел и, приладив его на одном колене, написал несколько строк. – Арсений!.. Настя!.. – кричали им
ушедшие вперёд. – Что вы отстали? – Идём уже, идём… Именно такой хотел бы видеть Арсений её
всегда. Такой, какой была она на протяжении нескольких десятков шагов до
остановки… – А потом что было? – спросил Руслан,
когда выслушал эту историю. – Потом? Потом она с друзьями поехала
в один конец города, а я в другой… – И она так ничего и не поняла?! – Она по-другому посмотрела на меня, и
шла по-другому, и всё было по-другому, она как-то вся изменилась. Хочешь
знать, что я написал? – Если можно… Это был истинный звук того вечера. Вечер.
Изморозь. Туман
– призрачный. С
тобой – одиночество. VII Остановившись перед Успенской церковью, они
огляделись по сторонам. Прошлой ночью робко пошёл снег, но был он первый,
негустой и недолгий, и не удержался почти нигде. Правда, подморозило немного.
Разбитые колёсами автомобилей улочки между частными домами местами затянуло
хрустким ледком. В стремительных позднеосенних сумерках над городом установилось
затишье, в стылом безветрии недвижимо торчали голые стволы деревьев, дворовые
собаки тоскливо сидели в своих будках и обозначали свою караульную службу
неохотным побрёхиванием откуда-то из глубины участков. Прыгая с одной стороны улицы на другую в
поисках чистого пути, Руслан и Арсений двигались, вероятно, в направлении,
указанном буфетчицей. „От церкви пойдёте по самой большой улице прямо в глубь
слободы, а там через пару улочек свернёте направо. И где-то там прозорливый и
живёт. Его дом сразу увидите – около него почти всегда кто-то толпится, а
часто и священники приезжают“. И они шли, глазами ища этого скопления людей.
Улочка изгибалась прихотливо то влево, то вправо, один раз они долго
размышляли, считается ли какая-то тропинка в сторону перекрёстком. И странным
казалось, что никто из встреченных и спрошенных ими местных жителей не мог
указать дороги к Алексею Фёдоровичу. Его для понятности и „старцем“ называли,
и „прозорливым“, но это ничего не меняло. – А не очень радушный у нас народ тут,
– сказал Руслан. – Смотрят с каким-то подозрением, мол, чего шатаются… кто
такие… – Так они же и не знают, кто мы такие.
А мы ходим и высматриваем невесть чего, – отозвался Арсений. – Хотя, знаешь,
мне нравится в твоём городе. Я здесь отдыхаю от прошлых забот. Его товарищ улыбнулся иронично. – Это лишь взгляд стороннего человека.
А изнутри другое видится. Люди здесь не особенно добрые. Часто говорят, что у
нас завистливых много. Вот приезжие, переселенцы из других городов – те
действительно приятные в общении. А местные жители… – Странно ты о земляках говоришь. – Считают, что такой характер
исторически сложился. Деревни в нашей области всегда бедными были, хотя и на
чернозёме стояли, вот все и привыкли завидовать соседу. – А что же они на нас так внимательно смотрят?
Мы-то, наверное, подозрительные типы, ходим, дома высматриваем… – Скорее всего, пытаются понять, не
полезем ли мы именно к ним. А до других никому дела нет. – Грустно. Размышляя над этой загадкой местного
характера, Арсений не заметил, как они оказались вблизи нужного им домика.
Руслан тронул его за плечо, выводя из задумчивости, и сказал: – Кажется, отыскался. Там и женщины
какие-то стоят, словно бы ждут чего. Это был точно тот дом. Одноэтажный, с зелёными деревянными стенами и белыми
рамами, таких много в центральной России. Окна его выходили прямо на улицу, а
за ним располагался небольшой яблоневый сад. Друзья подошли к открытой
калитке и робко заглянули во двор. Во дворе две красивые молодые женщины в
платочках на голове нянчились с ребёнком, а ещё одна, пожилая, возилась в
глубине участка, занятая хозяйственными делами. – Здравствуйте, – сказали им. – Добрый день, – откликнулась одна,
взявшая ребёнка из коляски на руки. – К Алексею Фёдоровичу? – Да. А к нему можно попасть? – Можно. – А как? Надо, наверное, как-то
постучаться, сказать о себе? – Ждите, он сам позовёт вас. Руслан недоумённо посмотрел на дверь в
сенцы дома. – А как же он узнает о нас? – Алексей Фёдорович всё сам узнаёт. И улыбнулась непонятливым. И они стали ждать. Арсений стоял перед
дверями дома, к которому он долго шёл и наконец-то пришёл, и думал в
смущении: а что же он скажет старцу? Что же такое важное в своей душе откроет
и о чём совета попросит? Он посмотрел на Руслана и понял, что тот терзается
такими же сомнениями. Легко было представлять себе всё заранее! Придти к старцу, испросить у того совета, затем проникнуться благостью и отправиться обратно в мир просветлённым… А вот пришёл – и что
теперь?.. Женщины временами заходили в дом, затем
снова появлялись во дворе, хлопотали по хозяйству, собирая в одно место
кем-то разбросанные по участку грабли и прочий садовый инвентарь, общались с
карапузом, который сидел теперь в коляске… Чтобы чем-то занять себя, Арсений
стал рассказывать другу всё то, что он слышал и знал о старце. Алексей
Фёдорович этот – личность оригинальная, пишет музыку, хотя нигде тому не
учился, общается с людьми, хотя говорить не может, немой от рождения, и так
далее. – А как же мы поймём, что он сказать
нам хочет? – спросил Руслан. – А он такую дощечку имеет, специальную,
с буковками. По ним водит палочкой, а помощница его растолковывает пришедшим,
что им знать надо. – Я, наверное, заробею перед ним, –
смущённо сказал вдруг Руслан и посмотрел на Арсения. – Да и я, признаться… Они переминались с ноги на ногу во дворике
рядом с крыльцом, боясь отойти далеко – а ну как старец позовёт их в ту самую
минуту? Глядели на дверь, через которую одна из молодух часто входила и
выходила, занимаясь своими делами. Сказала ли она о пришедших старцу? Может,
запамятовала? Или он пока ещё отдыхает? Арсений уже сформулировал внятно свой
вопрос, хотя злился на собственную внутреннюю заминку: пришёл и – не знает,
что спросить. Теперь – знает, но каким-то смешным, ненужным выглядит этот
вопрос. Словно бы он придумал этот вопрос, словно бы для того, чтобы спросить
хоть что-то… Арсений мучился – и ожиданием, и своей неуверенностью – и ждал
скорой развязки. Позовут их к старцу, выслушает тот о метаниях да нестроениях
и расхохочется, так что Арсению стыдно станет. Может быть, хотя бы Руслан не
опозорится, не займёт время у чужого человека своей глупостью… Уже совсем стемнело. Арсений почувствовал,
что начинает мёрзнуть без движения. – А к нему так нельзя зайти? – спросил
Руслан. – Да неудобно как-то. Получится: вот,
мол, мы, „здрасьте“… – Я тоже так думаю. – Будем ждать, раз уж пришли… Но ожидание их закончилось совсем
неожиданно. На крыльцо из домика вышли женщина и сказала, обращаясь к ним: – Молодые люди, мне очень неудобно, но
Алексей Фёдорович вас не примет. – А как Вы ему сказали о нас? Может
быть, он устал? – Да уж я сказала ему, что пришли вот
люди, один вообще из другого города приехал, за советом, а он даже и ничего в
ответ. Не хочет разговаривать. – А завтра если прийти? Женщина развела руками: – Не знаю, мальчики, не знаю… Вы уж
простите меня. – Ну, спасибо Вам, – сказал ей Руслан.
– Нас извините за беспокойство! – Да за что извинять? Во дворе
постояли, так это не беспокойство. Он снова вышли на грязную улочку и медленно
пошли по ней к ближайшей остановке. – Знаешь, а я странным образом
испытываю облегчение! – сказал Арсений. – Даже хорошо, что постояли так
долго, иначе бы не понял этого. С наскока не понять. – Чего не понять? – Да того, что я самым банальным
образом решил спихнуть свои проблемы
на другого человека. Посчитал, что раз он старец вещий, вот и думай он тогда
за меня! А проблема такая, что и решать её не стоит, потому что она только
мне кажется проблемой, а на самом деле нет её, выдумал я её… И правильно, что
не стал он со мною о моей выдумке рассуждать! Зачем?.. – А я, наверное, ещё раз схожу к нему,
– сказал Руслан. – Конечно, попытаюсь свою заботу самостоятельно решить, но
уж если не выйдет, тогда… – он подумал и добавил: – Мне теперь кажется, что я
смогу всё сделать сам. – Думаешь, не зря сходили? – Не зря. Хочешь, расскажу, о чём я
собирался совета спрашивать? – А это можно мне, чужому человеку, слушать? – Да я не стыжусь того, о чём буду рассказывать. История интересная. |