Ты был со мной. И ночь тогда была

Движением, во времени застывшим.

И где-то высоко луна спала,

Огромная и мёртвая скала.

Спала брусчатка, и чернели крыши,

И полнилась морозной темнотой

И близостью неведомого дома

Дорога, по которой ты со мной,

Задумчиво качая головой,

Всё время шёл. Вам, ангелам, знакома

Та лёгкость ощущения дорог,

Что неустанно полнит ваши крылья,

А я – устал. И духом изнемог.

Под холодом полуночным продрог.

И вот уже не вспомнить: вправду ль были

Мне знаки и слова в далёких днях,

Наполненные радугой заката.

Ведь всё проходит. В гаснущих мечтах

И этот день уснул в твоих глазах,

А я – иду. Быть может, так и надо…

Орфея двойником спускаюсь в ад,

как тесно там, внутри, словам застывшим!

Слова ещё не умерли – стоят

они беззвучным строем в горле… рад

я их взорвать, их выкашлять – неслышно

они живут: замёрзшею рекой,

за суетой потерянным мгновеньем…

и все они – не здесь, в судьбе другой,

ведь я – двойник, я здесь для всех чужой,

здесь тени слушали иное пенье,

и ад – во мне, и ты мне – не жена,

в случайности мой мир перевернулся,

и зацепил тебя. И боль – одна,

смешавшая былого письмена…

я – не Орфей, я сразу обернулся…

                                                       песня

даже если – прикосновенье,

всего лишь – прикосновенье,

твоё – прикосновенье

к взъерошенным волосам,

я испытываю смятенье,

это странное чувств смущенье,

это белое преображенье,

поднимающее к небесам.

даже если давно – молчанье,

в телефоне, в сети – молчанье,

значит, с нежностью – то молчанье,

потому что малы слова,

в них не спрячешь своё ожиданье,

наше тихое ожиданье,

наши счастье и наказанье,

вместе сшитые – да без шва.

даже если была – разлука,

иссушающая разлука,

и опять – приходит разлука

в страшном месяце феврале,

буду слушать иные звуки,

будем слушать иные звуки,

тех единственных слов звуки,

что имеют смысл на земле.

На Великом посте этот день был глухим,

с пустотою под ложечкой, тихим, чужим,

и слова не могли долететь сквозь эфир

и – словами лишь были, вошедшими в мир,

в этот день я не знал, что случалось вокруг,

это были – предметы, возникшие вдруг,

это были – машины и люди внутри,

были наших движений поводыри,

было странно текущее время-вода,

затопившее то, что во всём, навсегда,

этот день покаянной слезою угас,

он ведь был, да, он был, но в нём не было нас…

Душа поёт-звенит и плачет в небо,

осталось лишь переболеть.

                                           Тобой.

И этой мёртвой,

                        слякотной весной.

И тем, что называют кратко – «небыль».

И может быть, тогда весенний свет

сумеет отразиться в синих лужах

и мой последний день

                                 мне

                                    станет нужен,

мне самому, и я найду ответ

на то, что безответно и вдали.

Душа поёт-звенит упавшей птицей,

быть может, ты всегда мне будешь сниться,

быть может, приплывут те корабли…

Всё было чужим, утомительным, душным,

Чужая квартира, шаги за окном,

Дыхание было таким непослушным,

И были мы порознь и были вдвоём,

И прошлое стало моим настоящим,

Бессонным моим, сокровенным моим,

А дождь проливался над двориком спящим,

И дождь был случайным, каким-то чужим.

Ты тихо дышала, как дышит ребёнок,

Устало, спокойно, без искры огня,

Ты тихо дышала, и сон твой был тонок,

И не было места в том сне для меня…

Любовь настоящая

не будет удобною –

как птица незрячая,

как странник с котомкою;

и движется – ощупью,

и кажется – странною,

и днём ли, и ночью ли –

всё ждёт, безымянная…

Она, настоящая,

не выглядит вечною,

смешная, лядащая,

улыбкой беспечною

она уничтожится,

безмерно унизится,

и нужное – сложится,

и счастье – приблизится…

И только случайными,

чужими мгновеньями

наступит отчаянье,

наступит сомнение…

Молитвенно пишу, и стынет боль,

Быть может, выплесну себя в сокрытом плаче,

Ты заново родиться мне позволь,

Ты сам родился, это что-то значит.

И ты не думай, это – не отказ,

Я – тот же я, растерянный и сильный,

Я не бегу – Твой Свет меня потряс,

Ведь Ты – Любовь, Ты – урожай обильный,

Ты – страстное свершенье дней моих.

Ну отчего Ты стал взлетевшей птицей?

За ней взметнулся потрясённый стих

И – пал…

Позволь мне… заново… родиться…

Я плакал перед иконой,

А храм был почти пустым,

И было в душе – беззвонно,

И вился в душе – дым.

Я думал – зайти ненамного,

Поставить свечи – и в путь,

А завершилась дорога,

Да так, что нельзя вздохнуть,

Как будто душа сломалась

И больше не может – ввысь,

Я замер перед Казанской,

И только слёзы – лились.

Память моя, невесомое облако…

здравствуй же, светлая! Вот мне и праздник –

мною была ты из нежности соткана,

милых мгновений и глупостей разных…

здравствуй же, светлая… будь собеседницей,

рядом идущей в безмолвном движенье,

будь мне судьёю и будь исповедницей,

смыслом единственным, преображеньем,

память моя! так по-детски наивная,

слитая с чудом и верой глубокою…

бывшее – было… но всё сохранила ты,

память моя, невесомое облако…

Из дней небытия, с себя сдирая кожу,

себя ломая так, что боль – как песнь,

я выломлюсь на свет, тебя не потревожив,

с сознанием того, что я отныне – есть,

и я отныне – жив… костяшки в кровь разбиты

на кулаках моих, но я отныне – жив,

себя не потерял – развеянным, забытым,

себя не потерял, тебя недолюбив.

Из дней небытия, как феникс, обновлённым

из пламени приду, всё помнящим – к себе,

и снова – буду жить, судьбой заворожённым,

и снова – полюблю, и это всё – в судьбе…