|
Европа, 2003 год… Жду Ваших отзывов
|
Светская
жизнь Вечером приехала в гости из
Берлина школьная подруга Ютты – Юлиана. Мы быстро нашли общий язык. Общей
любовью у нас оказалась литература. Если бы я знал заранее, что смогу вот так
– свободно, непринуждённо, без плана беседы – разговаривать о книжных
новинках, о смысле литературного творчества, о том, что я сам хочу выразить в
слове, я бы, честное слово, испугался будущего. А когда поймал себя на мысли,
что вот уже более часа, пока Ютта занимается разными хозяйственными делами,
мы вдвоём сидим на веранде садового домика и болтаем о всякой всячине, было
уже „поздно“. Зато удостоился похвалы от совершенно незнакомого прежде
человека. Вряд ли она предполагала, что найдёт себе собеседника из русских. „На вечер нас пригласили Отто
и Рози“, - сказала Ютта. Отто и Рози – её соседи по дачным участкам и просто
добрые друзья. Мне было невероятно любопытно принять участие в чисто немецкой
вечеринке. Оказалось, что всё не так страшно. Немцы с неменьшим любопытством
наблюдали за моей реакцией на то или иное. Начав с пива, мы перезнакомились,
составили себе первое впечатление друг о друге. После того, как в ход пошла
тяжёлая артиллерия – знаменитый „берлинкер“ Отто, дружба установилась
навек. „Берлинкер“ – это домашнее красное вино, похожее на
самогон-шнапс. Убойное, в принципе. - Димитрий! Берлинкер? –
восклицал радостно Отто, подмигивая мне. - Ja, ja! –
отвечал я в тон. Всеобщее братание крепло, однако под конец застолья я совсем перестал
понимать своих сотрапезников. Нетрезвые языки артикулировали такие звуки, что
даже Ютте, как она призналась по дороге домой, было уже не под силу следить
за разговором. Чего уж тут спрашивать с меня, иностранца. И я успокоился. Правда,
весёлая компания куда-то приглашала нас в будущем (куда?), но я решил, что
время покажет, а приглашение позже повторят. |
|
|
Дорога
на Кюффхойзер Волшебный „Берлинкер“
действительно оказался замечательным напитком: первую ночь по приезде я спал
и не слышал угрожающего пения комаров! А в остальном всё шло по-прежнему; быт
мой незаметно упорядочился: по утрам я находил на столе в зале свой нехитрый
завтрак, вечерами, сидя за тем же столом, записывал пережитые впечатления в
путевые блокноты, а между вечером и утром мы с Юттой странствовали. Я с
умыслом использую этот глагол, потому что он как нельзя лучше передаёт
восхитительное скольжение ума и чувств по самым разным эпохам, схваченным в
своих образах в окрестных городках и деревушках. Из поздней готики мы сходили
в раннюю, оттуда перескакивали в барокко, потом оказывались недолгими
соседями романского мира, потом были свидетелями борьбы католической и
протестантской идеологий… Каждый день мой завершался тем, что в изнеможении
откладывал ручку, откидывался на спинку стула и думал: как долго ещё смогу я
быть хроникёром этого безостановочного движения в мире европейской культуры? Казалось,
мне не хватало времени для привычного восьмичасового сна, но – чудо! – здесь,
в Германии, я всякий день открывал глаза, едва стрелка часов отмеряла его
первую четверть. Сегодня мы завтракали втроём.
Юлиана пришла в половине девятого с дачи, где она ночевала, и сразу же
огорошила меня высказыванием: „Trabant ist ein müder Kriecher zu Fuß“.
Позже я понял, что она намекала на предстоящее нам пешее путешествие на юг. Мы вышли из Кельбры и
направились к горному массиву Кюффхойзера. Миновав променад-аллею, засаженную
берёзами (они были так не похожи на наши, русские берёзы!), несколько полей,
на краю которых стояли охотники на птицу, заброшенных фруктовых садов (в
одном месте опавшие прямо на дорогу яблоки сгнили и превратились в
грандиозное, ужасающее пиршество для мух), мы вступили на прихотливо
изгибавшуюся горную тропку. Она нескончаемой лентой вилась по склонам,
забираясь всё выше и выше, уже скрылось из виду подножие горы, но ещё нельзя
было угадать и ближайшей вершины, а мы всё шли и шли. Наконец мы вылезли из
каких-то кустов на ровное место и взорам нашим предстали развалины древнего
замка. - Ротенбург, - сказала Ютта. Она и Юлиана принялись вспоминать,
как в детстве они лазали по этим местам. Увлекшись воспоминаниями, мы вдруг
уткнулись в забор и колючую проволоку, ограждавшую
замковую территорию. - Вот это да! - И что же делать? - Может быть, у них здесь
есть дни для туристов? – задумался я. Табличка с указанием дней,
действительно, висела на воротах. Выяснилось, что замок выкуплен неким
частным лицом, которое будет производить его реконструкцию, а до тех пор
предлагает всем желающим приходить по понедельникам и четвергам и за плату
любоваться историческими руинами. Сегодня же была среда. И в этот момент случилось
нечто совершенно неожиданное. Ютта, восточная немка, оскорблённая в
своих исторических чувствах, полезла через забор внутрь! Совершая свой
подвиг, она бормотала гневные слова в адрес злых западных буржуинов,
которые скупают народное достояние и начинают делать на его обладании
деньги, не заботясь о культурном развитии нации. Тогда уж и мы с Юлианой
последовали за ней. Я подумывал о двух вещах: как не разодрать ноги о колючую
проволоку и куда отступать при появлении полиции. Ноги остались целыми, а
насчёт полиции я успокоился: ну кому из законопослушных и умиротворённых
западных обывателей придёт в голову, что ненормальные из бывшего Восточного
блока будут шастать через забор, чтобы смотреть на
частновладенческие развалины?! Скорее глупый хозяин пришлёт глупого
контроллёра, который по понедельникам и четвергам будет сидеть у ворот
продавать никому не нужные билеты. С замковой террасы открывался
великолепный вид на север: на Кельбру, Уфтрунген, другие городки… Опершись на
каменную ограду, я сделал несколько панорамных снимков. В сторожевой
башне замка мне сразу же вспомнились легенды о короле Артуре и его
рыцарях: прямо напротив входа в неё с улицы виднелось подобие разрушенного
гигантского очага, а по окружности стен стояли каменные скамьи, вделанные
прямо в кладку. Когда-то здесь коротал время дозор, и никто не мог
незамеченным проскользнуть мимо его очей. Примыкающая к башне церковь стоит без крыши, с проломленными стенами и
полами. Новый владелец закрыл часть проломов металлическими решётками, чтобы
никто не свалился в какой-нибудь погреб с трёхметровой высоты. В ужасном
состоянии и главная башня Ротенбурга, а внутренний дворик зарос травой по
колено. Разумеется, это не весь комплекс зданий: к замку пристроили вполне
современные корпуса. Здесь фашисты проводили свои опыты по выведению чистой
арийской расы, армия ГДР тоже использовала замок как режимный объект, потом
здесь был санаторий… Облазив развалины вдоль и
поперёк, мы тем же путём, через забор, вышли на свободную территорию. Я
подумал и решил не уступать Ютте в храбрости. Вытащив из кармана шариковую
ручку, я приблизился к табличке-объявлению на воротах и жирными буквами
начертал на ней тупейшую фразу, какую только смог придумать: Здесь был
Вася… Гы-гы…
23 июля 2003 Ютта
не зря когда-то училась в России. Прочитав моё извещение о запретном визите в
замок, она покатилась со смеху. „Здесь был Вася?“ – со смешинкой в глазах
иногда спрашивала меня в последующем, когда речь заходила о каких-нибудь
несостыковках в русском и немецком менталитете. |
|
|
От развалин Ротенбурга мы
совершили марш-бросок к телебашне, которую далеко видно с равнины. Во времена
ГДР на ней, как и в Москве, и в Берлине, был ресторанчик в воздухе. Но фирма
„Deutsche Telekom“ эту
лавочку прикрыла, поэтому мы пошли обедать в ресторанчик, расположенный
метрах в ста от телевышки. Любезный хозяин построил меню заведения на
национальных традициях, в результате чего я едва не умер от обжорства. Заказав
себе так называемый „крестьянский завтрак“ („Bauernfrühstück“), я
рисковал тем, что мой желудок попросту лопнет, не вмещая всего принесённого. Картофель,
варёный кусочками, ветчина, омлет, рулетом охватывающий остальное… уф! У
крестьян раньше был явно более объёмный живот! Сам хозяин отличался
колоритностью. Энергичный, экспрессивный человек лет сорока – сорока пяти, он
преувеличенно бодро восклицал в ответ на пожелания клиентов: „Jawohl!!!“ Он
упивался музыкой собственных восклицаний, как когда-то Якубович в „Поле
чудес“ экспериментировал интонацией своих объявлений о рекламной паузе. На
окне при входе в ресторан лежала не менее оригинальная собачка хозяина,
маленькая, лохматая, дружелюбно вилявшая хвостом. В её задачу входило
приветствовать посетителей забавным облаиванием. Переварив сытную трапезу,
насладившись кофе, мы поднялись с мест, любезно распрощались с хозяином и
двинулись к твердыне Фридриха Барбароссы, отстоявшей от нас километрах в
трёх. Старые
вóроны ещё в небе… Начал накрапывать дождик, но
внезапно небо расчистилось, и засветило такое яркое солнце, что тёмные очки
оказались как нельзя кстати. Описав дугу вокруг трёх холмов, на которых
расположена крепость, мы поднялись к кассам, купили билеты и вступили на
территорию среднего замка. История
Кюффхойзера – это история высокой сказки и сухой прагматичности, история
драматических человеческих потрясений и достойного восхищения человеческого
упорства. Только вступив на вершину горы и оказавшись перед каменными
изваяниями Барбароссы и Вильгельма I, я
по-настоящему ощутил, какая глубина ненависти открывается в знаменитой поэме
Гейне. Её можно сравнить разве с тем, как если бы мы стали злобно издеваться
над князем Игорем или Владимиром Мономахом, или с тем, как большевики из
Соловецкой обители лепили концлагерь... Кюффхойзер принадлежит к таким же
феноменам национального сознания немцев, как Петропавловская крепость у
русских или Тауэр у англичан, чего не мог и не пытался понять Гейне. Куда
более проникновенные строки находим мы у Фридриха Рюккерта: |
|
|
Der alte Barbarossa, Der Kaiser Friedrich. Im unterird'schen SchlosseHält er verzaubert
sich. Er ist niemals gestorben, Er lebt darin noch jetzt; Er hat im Schloss
verborgen Zum Schlafsich hingesetzt. Er hat hinabgenommen Des Reiches Herrlichkeit, Und wird einst
wiederkommen Mit ihr zu seiner Zeit. Der Stuhl ist
elfenbeinern, Darauf der Kaiser sitzt; Der Tisch ist
marmelsteinern, Worauf das Haupt
er stützt. Sein Bart ist nicht von
Flachse, Er ist von Feuersglut, Ist durch den Tisch
gewachsen, Worauf sein Kinn ausruht. Er nickt als wie im
Träume, Sein Zug', halb offen,
zwinkt; Und je nach langem
Räume Er einem Knaben winkt. Er spricht im Schlaf zum Knaben: Geh' hin vor's Schloss, o
Zwerg, Und sieh, ob noch die
Raben Herfliegen um den Berg. Und wenn die alten Raben Noch fliegen immerdar, So muss ich auch noch
schlafen Verzaubert hundert Jahr. (1817) |
|
|
Книга легенд Тюрингии,
увидевшая свет в 1836 году, рассказывает такую историю о затворничестве
„старого кайзера“. Император Фридрих I, по
прозванию Рыжебородый, предпринял крестовый поход к святой Земле, чтобы
отнять её у неверных, но не вернулся оттуда. И в вскоре в народной среде
распространился слух, что весть о смерти не верна, что кайзер жив и должен
вернуться. Так, говорилось, что он просто был объявлен на родине вне закона и
затворился в горе. Некоторые называли Унтерсберг около Зальцбурга, другие – скалу
у Кайзерслаутерна, где якобы сидел околдованный император. Но чаще всего
упоминалась гора Кюффхойзер. Именно в ней Барбаросса вместе с дочерью,
придворными и своим войском в добровольном заточении ожидал момента
возвращения. Кайзер сидит в горном замке, в блестящем зале, за золотым
столом, окружённый своими баронами. На голове его старая имперская корона, а
огненно-рыжая борода проросла сквозь стол и уже дважды обернулась вокруг
него. По легенде, если борода третий раз окружит трон Барбароссы, то император
поднимется из своего оцепенения, восстановит империю, улучшит правление и
вернёт Святую землю христианам. Он повесит свой щит на сухую ветвь грушевого
дерева, что стоит на поле имперского совета, и будет затем большая битва,
однако дерево будет зеленеть и цвести. Император не спит в горе Кюффхойзер,
он лишь моргает, как в полудрёме, и каждые сто лет посылает горного гнома
наверх посмотреть, летают ли ещё вороны вкруг старых башен замка Kyjfhausen. И
если гном возвращается и говорит, что птицы в небе, то Барбаросса, печальный,
как ранее, продолжает дремать в полузабытьи. И некоторые из людей видели его.
Укрепления Кюффхойзера
возникли в средневековье для защиты восточных границ империи. Алльштедт,
Нордхаузен, Валльхаузен, Тилледа, Меммлебен – все они задумывались как пункты
временного пребывания императора, который в то время не имел, по сути,
постоянной столицы. Его личное присутствие то и дело требовалось в самых
разных уголках государства, и для материального обеспечения двора и войска
как раз основывались подобные сильно укреплённые замки - пфальцы. Так,
Тилледа упоминается уже в одной грамоте 974 года. Срок пребывания властителя
в них определялся исключительно количеством заготовленного впрок провианта,
ведь только на один день такого визита требовалось впечатляющее количество
свиней, птицы, вина, зерна и прочего. В последующем суровые
укрепления всё более обретали облик постоянных резиденций, таковым оказался и
пфальц, возникший на удобной в стратегическом отношении горной цепи
Кюффхаузен. Его историю ведут с 1118 года. Любопытно, что его видимая
неприступность была подвергнута сомнению в самом ближайшем времени. В ходе
борьбы между королем Генрихом V. (1106-1125) и его наследником на троне,
герцогом Саксонии Лотарём фон Зупплинбургом (1125-1137), Кюффхойзер подвергся
осаде и разрушению. Впоследствии замок стали
восстанавливать, и окончательно он возродился как раз в эпоху правления
знаменитого Фридриха I Барбароссы (1152-1190). Однако любопытно, что нет документальных свидетельств посещения
кайзером Кюффхойзера, известно лишь о проездах его по близлежащей местности. Для величественного
романского сооружения – а общие размеры его впечатляют: деление всей твердыни
на три самостоятельных бурга, соединённых воротами и мостами, всего 608
метров в длину и 60 в ширину, целая система рвов и стен – тяжёлые времена
наступили с падением власти Гогенштауфенов. Император потерял права на
Кюффхойзер, и все последующие века вокруг твердыни интриговали местные
князья. Хитроумнее других оказались князья из династии Шварцбургов, которые
владели Кюффхойзером с 1407 до 1918 (!) года. Живописные руины старых
укреплений на протяжении столетий оставался притягательным местом для
путников и туристов. Эпоха романтизма оживила многочисленные сказания о
спящем в горе рыжебородом императоре, о прежнем имперском величии Германии,
легенды средневековья стали служить символом свободных устремлений
прогрессивных сил, ратующих за объединение страны. Неоднократно на горе
Кюффхойзера собирались немецкие студенты, чтобы поклясться в верности своим
идеалам, а стихотворение Рюккерта вошло в школьную программу. И вот, наконец, в конце XIX века
произошли события, после которых возникла идея возвести на горе Кюффхаузен
исторический памятник. 18 января 1871 года Вильгельм I,
король Пруссии, провозгласил себя императором. После трёх династических войн
и массы переговоров было основано унитарное государство, включившее в свой
состав 25 ранее самостоятельных королевств, герцогств, княжеств… Так
Вильгельм „Белая борода“ осуществил в глазах нации мечту Фридриха
„Рыжебородого“. Умерший в 1888 году Вильгельм продолжал жить в памяти немцев,
особенно тех, кто участвовал в его походах, и поэтому д-р Вестфаль, капитан в
отставке, предложил увековечить его победоносное существование в монументе на
горе Кюффхойзер. Так символически смыкались времена: Белобородый
освобождал Рыжебородого от его бремени, исполняя сказание. После
некоторых размышлений о месте памятника – а предлагалось ещё его возведение
перед величественным пфальцем в Госларе – Вильгельм II и
Георг фон Шварцбург высказались всё же за Кюффхойзер. В 1890 году берлинский
архитектор Бруно Шмиц выиграл в конкурсе проектов, и стройка началась. В 1896 году сложенный из
местного песчаника монумент был открыт при торжественном стечении народа. Кайзер
Вильгельм II, внук основателя империи, федеральные князья, почти 20
000 солдат и гражданских гостей приняли участие в празднестве. В наши дни Кюффхойзер тоже не пустует. По пространствам Верхнего, Среднего и
Нижнего бургов шатались толпы туристов, вооружённых фотокамерами, а на
смотровую площадку внушительной башни, увенчанной короной, я карабкался в
компании совсем молодых ребят и девчонок. Да и Ютта с Юлианой, остановившись
у парапета одного из укреплений, обвели взглядом просторы полей,
расстилавшихся у подножия горного массива, проследили вольных полёт птиц над
крепостными стенами, потом повернулись ко мне и сказали: „Вóроны пока
ещё в небе, всё спокойно“. На витрине одного из сувенирных киосков прочитал
объявление: 8 августа здесь, на открытой площади, будут ставить „Аиду“ Верди…
Душа моя разрывалась от несовместимых желаний: хотелось побывать и на этом
величественном зрелище, но в те же дни мы с Русланом предполагали быть уже во
Франции… Возвращение в Кельбру
оказалось утомительным. Установилась сильная жара; когда мы проходили
просёлочными дорогами мимо садов, мошки, кружившиеся над опавшими плодами с
фруктовых деревьев, лезли в лицо, а мы всё шли и шли вперёд. Не думал, что мы
так далеко забрались от дома… Зато по пути встретили охотников на полевую
птицу. Что за ружья были у них, самая современная оптика! Но и выглядели они
именно так, как обычно изображали их старые мастера XIX
века… Ютта вечером отправилась на
природу заниматься йогой, она является руководителем целой группы желающих
оздоровиться, а мы с Юлианой остались дома. Она полистала мой учебник по
современной немецкой литературе, мы поговорили о том, какие вопросы надо
задавать студентам на занятиях, она сказала ещё, что предлагаемые мною
кажутся ей слишком сложными – по крайней мере, для немецких студентов.
А я возразил, что главное и состоит в том, чтобы учиться думать, а не
выбирать из имеющихся вариантов. „Русская школа“, - улыбнулась Юлиана. Потом
я задал ей очень важный для меня самого вопрос: чувствует ли она лично свою
ответственность за преступления нацистов? Разумеется, нет! Её даже
удивило это. Юлиана сказала, что она – из другого поколения, поэтому
она понимает ужас случившегося в период гитлеровского правления, понимает с
высоты исторического опыта, но никак не считает себя лично причастной
к бывшему. Её ответ вполне совпадал с прочитанным мною у Вальзера, Шлинка… Одно
высказывание Вальзера ей особенно понравилось: о том, что немцы – вполне
нормальный народ… Мы незаметно перешли к другой
теме, завязав дискуссию о турках в Германии. Она вспомнила высказывание
какого-то прусского короля, который после окончания кровопролитной
Тридцатилетней войны зазывал в Германию всех желающих, лишь бы заполнить
пустующие земли. От пришлых требовалось всего две вещи: считать себя
гражданами Пруссии и платить налоги. На взгляд моей собеседницы современная
Германия движется по тому же пути. А я напомнил ей о ситуации в Косово и
предложил представить себе возникшее в самом скором будущем независимое
мусульманское государство Бранденбург. Юлиану аж дрожь пробрала от такого
предположения. „Но ведь это случится, - сказал я. – сколько сейчас одних
турок в Берлине? Почти полмиллиона?“ Так, сидя в полутёмной
комнате на первом этаже, мы с удовольствием беседовали друг с другом, иногда
нарочно провокационно излагая какую-нибудь мысль, чтобы услышать
действительную человеческую реакцию, ту, что не навязана средствами массовой
информации. Но при всех спорах закончили мы мирно (о! вот отличие от русских
споров!), произнеся на два голоса: - Die Zeiten kommen (это я) и: - Die Zeiten gehen (это Юлиана). Эта беседа с Юлианой потом часто приходила
мне на ум. Я общался с человеком очень наблюдательным и во многом мыслящим
так же, как и я сам, также любящим литературу. Она умела сопрягать времена и
события в понятные образы, умела видеть зерно исторических движений и
намерений. Очень интересным для меня стало её размышление о том, как
„поворот“ в новейшей немецкой истории отразился на судьбах и характерах её
ближайших знакомых. Так, с Юттой они были подругами ещё со школьной скамьи,
но никогда ещё – при всём естественном различии вкусов и взглядов – они не
расходились так друг с другом в жизненных установках, как сейчас… |
|
|
|
|
|
|
|
|
|
