Любовь в Датском королевстве

часть  вторая

 

 

 

  И осень начинается в июле

Внезапным увяданием садов...

 

А. Макаревич

 

I

 

  С самого утра день был непривычным, выпадавшим из анфилады длинных жарких дней. Тогда жили, изнывая, досадуя почему-то на термометр, а в чем был виноват термометр... Беспокоились о том, что может “погореть” урожай на полях. По оценкам ученых, благодать должна была сойти на Россию в этом году, и пока что происходило так, как и предполагали.

  Вечером вчерашнего дня луна из бледной, безучастной превратилась в красный предвещающий шар, и когда поздно ночью Ярослав, засидевшись за книгой, погасил лампу, встал, вышел на крыльцо, он почувствовал холодный аромат нового воздуха...

  В комнате стоял утренний неподвижный сумрак, Ярослав проснулся и просто лежал на постели. Тусклый рассвет пробивался сквозь сдвинутые вместе шторы.

  Новое утро.

  Так же, вероятно, его встречал когда-то и Николенька Иртеньев, так же во власти дум о будущем.

  Почему Ярославу пришло в голову сравнивать себя с Николенькой? Разве могло быть меж ними нечто общее?

- Я поймал настроение этой комнаты, - сказал вслух Ярослав. - Этот полумрак, еще ночной воздух. Наверное, этот сад за окном.

  Однако все это были лишь мечты, и Ярослав прекрасно понимал себя.

  Он встал с постели, подошел к окну и раздвинул шторы.

  Небо печально серело, оттеняя однотонностью все: и крышу соседнего дома, когда-то коричневого цвета, и колышущиеся листья яблонь, и лопаты,  грабли, лестницы, сложенные в углу двора, у сарайчика; и то странно-загадочное на взгляд Ярослава, что он называл так - “то, что над самой землей”. Нижние листочки, ветки смородины, маленькая вишня, растущая из косточки, просто трава почти что отделялись в своем существовании от земли. После редких, но обильно-кратких ночных дождей они запылились, приобрели слегка землистый оттенок с нижней стороны, и это еще больше объединяло их в глазах Ярослава с землей.

  Теперь же это было неподвижным, замершим в предчувствии и предвестии.

  В такие редкие минуты Ярославу хотелось впитать в себя мир, пережить наполнившие его ощущения.

  Несколько дней назад он странным образом познакомился с известным городским художником.

  В музее открылась выставка картин. О ней вдруг стали много говорить, показали по Центральному телевидению в программе новостей. Художник Р., с украинской фамилией, был уже в летах. Начинавший лысеть, но с еще непокорной шевелюрой, носивший окладистую бороду, художник отчасти походил на героев своих картин, отчасти не походил совсем. Но пока Ярослав не мог разобраться в этом.

  Тот подошел первым к Ярославу.

  - Вам нравится?

  - Да,- ответил Ярослав, немного удивленный тем, что этот старик пересек ползала, чтобы узнать его мнение.

  Молчать становилось неудобным, подошедший ждал еще чего-то, и Ярослав сказал:

  - Мне нравится то, как в этой картине положены краски.

  - Вы имеете в виду технику мазка?

  - Нет, наверное, я не так выразился. Мне нравится общее сочетание красок, по духу, по замыслу картины тут должны быть контрасты, и их нет...

  - Так, так...

  - Ну, что говорить, я не художник.

  Старик оживился.

  - Нет, Вы все точно отметили, тонко уловили. Мне приятно это слышать.

  - Вам?- удивился Ярослав.

  Оказалось, что этот старик и есть художник Р., Владимир Михайлович Р.

  Ярослав улыбался, ловя себя на мысли, что не испытывает к этому человеку никакого благоговения.

  - Вы не верите мне?- спросил Р., по-своему истолковав его улыбку.- Разве я... не похож на художника?

  - Если честно,- признался Ярослав,- то я совсем не общался с художниками.

  - Ну да, я понимаю, Вы представляли художников иначе?

  Ярослав задумался.

  - Собственно нет: на Арбате, у нас на проспекте они, то есть вы,- обычные люди.

  - И мастерской художника Вы не видели?- спросил Р.

  - Нет.

  - Не хотите посмотреть? Вы, впрочем, не удивляйтесь, у меня есть к Вам одно предложение. Но если Вы заинтересовались, мы поговорим уже в мастерской, хорошо? Я хочу написать с Вас картину.

  “Вот так!- думал позже Ярослав.- Довольно неожиданно. Но, верно, он ошибся: он хотел написать с меня портрет, а не картину”.

  Художник Р. писал картины на тему русской истории. Начинал он, как все: с изображения стартующих ракет, с портретов улыбавшихся краснощеких доярок, с картин “Дед Архип и трактор в ночном”... И тем поразительнее был его переход в конце семидесятых годов в новую область творчества. На его полотнах начали появляться шедевры деревянного зодчества Руси, церкви, одухотворенные лица русских витязей... Но до последнего времени в Союзе художников его считали провинциальным живописцем.

  Как и условились, Ярослав пришел к нему в мастерскую через три дня. Мастерская была в центре города, но в старом доме, и Ярославу пришлось долго и осторожно подниматься по темной лестнице.

  Окна мастерской выходили в зеленый дворик. Было не так мрачно, как предполагал Ярослав после подъема по лестнице.

  - Здравствуйте,- сказал он художнику.

  Тот был в каком-то халате, измазанном краской, рукава у халата он отрезал по локоть, чтобы не мешали во время работы.  Р. посадил его на табурет, а сам минут десять возился возле небольшой картины. Тайна халата скоро выяснилась. Некоторые мазки Р. делал пальцами, не пользуясь кисточкой, а потом вытирал краску с пальцев о халат. Почему-то он не пользовался обычной тряпкой. Ярослава немало позабавила такая привычка.

  Но, кроме того, что Р. вытирает пальцы, Ярослав ничего не увидел. Р. намеренно посадил его так, чтобы картина оказалась вне поля его зрения.

  - Я не хочу петь дифирамбы,- сказал Р., закончив работу и поворачиваясь к Ярославу я просто скажу, что задумал картину, в которой будет лик всадника. Я хотел бы, чтобы Вы позировали мне, когда я буду писать его.

  Он замолчал и устремил взгляд на Ярослава.

  Ярослав что-то обдумывал.

  - Оплата обычная...

  Ярослав прервал его взмахом руки:

  - А Вы уверены, что я подойду?

  - Уверен, молодой человек. Кстати, как Ваше имя?

  - Ярослав.

  - Ну, меня, Вы знаете, как зовут - Владимир Михайлович, на афише написано. Я уверен, что Ваше лицо подойдет к требованиям картины.

  - У меня еще один вопрос.

  - Пожалуйста.

  - Я должен знать: проходная это вещь или нечто серьезное. Мне не льстит потерять время даром.

  - Думаю, что “нечто серьезное”,- сказал художник Р., а про себя подумал: каков, однако!

  “Но это даже и к лучшему. Если получится, то перенесу его одухотворенность и непокорность на картину”.

  Начали, как обычно, с эскизов.

 

II

 

         Наше время - эпоха движенья,

         Ожиданьем больные сердца

         Переделывают с нетерпеньем

         Мир, рожденный по воле Творца...

 

  - Это Ваши стихи?- спросил Р., когда Ярослав, которому наскучило сидение на табурете, прочитал вслух это четверостишие.

  - Да, я недавно написал.

  - Неплохие. Но есть продолжение? Ведь не одна же это строфа?

  - Не знаю. Пока ничего не приходит на ум.

  Для Ярослава такие стихи были внове. Эта строфа, первая, появилась неожиданно и нелепо. Сказать-то он хотел другое. Не в его манере было писать об “эпохе движенья”. На одном из собраний “Пирамиды” Аренсон читал свою мифологически заумную повесть; речь в ней шла о последнем десятилетии перед восемьдесят пятым годом, повесть оказалась нашпигованной, будто перцем, разными людьми в коричневой форме, агентами тайной спецслужбы, непокорными героями, ищущими друг друга в этом страшном мире. Ярослав тогда просидел с каменным лицом все время, пока Аренсон читал, а потом сказал, обнаружив неожиданное знакомство с эмигрантской литературой, что повесть можно оценить лишь как изощренную художественную хронологию.

  - Отдохните пока, Ярослав,- сказал наконец Р., и Ярослав поднялся с табурета.

  - Так Вы говорите, что не пишете таких стихов?

  - Не пишу и думаю, что не буду писать.

  - Почему? Ведь написали строфу.

  - Я думаю, что это случайность,- рассмеялся Ярослав.- Это сработали какие-то рефлексы времен гражданской поэзии XIX века.

  - А почему не XX-го?

  -В двадцатом веке, я имею в виду послеоктябрьские десятилетия, о Творце почти не писали. Бог и Божество существовали под знаком “табу”.

  - Это страшно,- согласился Р.- Вы не представляете, Ярослав, до чего было трудно творить тогда.

  - Зато сбывать легче,- неосторожно произнес Ярослав. К счастью, художник пропустил мимо ушей его реплику.

  - О колхозах писать картины тоже можно... и нужно! Но этим не хорошо заниматься всю жизнь, а нас загоняли в эти рамки, в эти стойла.

  Ярослав задумался.

  - Но ведь и для себя что-то писали, Владимир Михайлович?

  Р. бросил делать исправления в эскизе и строго посмотрел на Ярослава поверх очков. Так он потрясающе напоминал молодому человеку его школьного учителя черчения.

  - А как Вы думаете?- спросил он в ответ.- Конечно, писали. Не в стол, как говорите вы, братья-поэты, но ”в склад”... Хе-хе-хе...

  - Однако, нам пора продолжать,- спохватился Р. и показал Ярославу на табурет.- Еще немного, и я приступлю к основной работе. А пока подымите правую руку вперед... Да,да... вот так... и держите вот так...

 

  Ярослав уже около месяца работал с художником. Тот успел сделать около сорока эскизов, пока не поймал птицу счастья. Ярослав тоже обрадовался, потому что сидение в мастерской ему порядком прискучило. Теперь-то уж - перерыв, мелькнула мысль. Но Р. почувствовал вздох облегчения, невольно получившийся у Ярослава, и запротестовал.

  - Нет, нет, нет! Ради Бога, не упрашивайте меня сделать перерыв. Я только что поймал вдохновение.

  - Я устал...

  - Я удвою Вам отныне ставку! И почему все натурщики - такие капризные люди: никто не может выдержать больше месяца. Не принимайте это на свой счет, Ярослав. Я философствую о профессии натурщика. Вы согласны на новые условия?

  Ярослав вздохнул и согласился. Не хотелось огорчать старика.

 

III

 

  На собрание “Пирамиды”, торжественное, первое после летнего перерыва, явились почти все. Пришла радостная компания во главе с Ефремовым, наполнила собой небольшой зал и сцену музыкальной библиотеки так просто, как будто это и не зал был, а стакан, потенциально эта компания была намного больше помещения - чайник сравнить со стаканом.

  Аренсон сидел, прислушиваясь к разговорам вокруг, и сам пока молчал. Но все равно то и дело к нему подходили.

  Самир что-то доказывал Ярославу, оба стояли у окна и смотрели на улицу, сдвинув в сторону плотные черные шторы. Они часто обсуждали вдвоем многие вещи и события, хотя заметно разнились темпераментом и суждениями. Ярослав всегда казался погруженным в спокойствие, никто никогда не слышал, чтобы он даже повысил голос. Самир, споря, увлекался, в боевом задоре откидывал назад длинные волосы со лба и неутомимо говорил, приводя все новые и новые аргумента. Золотая оправа его очков как-то особенно блестела при этом.

  - Нужно идти на улицы,- утверждал Самир, потому что речь шла о том, что делать после лета.

  - Зачем?

  - Будем читать стихи.

  Сначала было засмеялись, но потом сообразили, что дело, может, не так глупо, как можно решить сперва. Почему бы и не почитать свои стихи на улицах?

  - А как?- спросил Астров.

  - Я думаю, можно будет стать в Первомайском сквере,- вступил Аренсон.

  - И день города скоро,- сказала Наташа Потугина.

  Астров посмотрел на нее и отметил ее белые ноги, не прикрытые юбкой ниже колен. Словно и лета не было и она не загорала на пляже!?

  Аренсон развил ее мысль. Ведь на День города на площадях и в парках сооружают трибуны. Что помешает им залезть после официальных речей на эту трибуну и объявить о себе миру?

  Астрову стало немного не по себе при мысли о том, что он - Саша Астров - станет читать свои стихи на весь белый свет. Он вспомнил, как они читали зимой, в первый раз друг другу, когда собрались у Аренсона. Читали все, чтобы никому не стесняться. У Астрова от волнения дрожал голос. Он иногда полупроглатывал строки. И уже тогда, даже тогда: в полутемной комнате, при свечах,- Астрову его творения представлялись весьма жалкими и по-юношески привязанными к одному конкретному человеку.

- Я, наверное, не смогу так читать,- извиняющимся тоном произнес он. И с радостью увидел, что не одинок в робости.

- Ну, а кто будет и сможет?- спросил Аренсон. Идею теперь “вел” он.

Набралось человек шесть.

- А я буду группой поддержки!- сказал Астров, не желая оставаться в стороне.- Я буду играть на дудочке и бить в барабан!

И все расхохотались.

  Аренсон пытался как-то придать их собранию упорядоченность, но все были - поэты, все - независимые творцы, давно не видели друг друга (целое лето!),- и попытки Аренсона потерпели крах.

  Тогда он тоже махнул рукой на свои председательские обязанности и стал ходить от группки к группке.

 

IV

 

  Астров уже и не помнил, с чего вдруг они заговорили о Гамлете. Шекспир, “Гамлет, Принц Датский” - такая древность!

  Наверное, начали спорить все те же Ярослав и Самир. Самир мало что принимал из классики. В своих стихах он всеми силами старался отпихнуть подальше от себя традиции и даже нормальный русский язык. До футуристов-экспериментаторов ему было далеко, он и сам к тому не стремился, но правил он почти не признавал. Самир говорил, что это для него естественно: он раньше жил в Казахстане. И русским, разумеется, владел в “казахском варианте”.

  - Мне кажется, ты не прав, отвергая Шекспира,- заметил Ярослав.

  (Да, так и было. Началось с их спора.)

  - А что в нем интересного?

  - Интересного нет, на первый взгляд. А тем не менее то, что ты пишешь,- близко ему, близко его произведениям.

  - Близко?

  - Ну да. Течение, в котором ты пытаешься плыть,- не наша общая литературная река, но твой ручей чем-то родственен реке... Пожалуй, тем, что ты пишешь по-новому не все, кое-что у тебя классическое. Да и вообще: я запутался уже сам; я скажу проще: тебе близок Хлебников?

  - Он мне нравится.

- А подумай: бурные события, грозы, превращения, потрясения у Шекспира не есть ли то же самое по сути своей, что и внутренние, тихие искания у Хлебникова?

- И что? Мы говорим о разном,- сказал Самир.

- Об одном. Не хочешь же ты, например, объявить стихи... да вот Миши, например,- и Ярослав показал на Аренсона,- плохими только на том основании, что он дает стихотворениям названия, а ты - не даешь и ставишь вверху звездочки?

Все засмеялись. Самир пока признал поражение и вдруг предложил:

- А не поставить ли нам, господа, пьесу: Это было бы полезно для “Пирамиды”.

- Нормально,- сказал Аренсон.- Вот ребята могут выбрать какую-нибудь.

Он имел подразумевал Ефремова, учившегося в Институте искусств на театральном факультете.

- У меня есть задумка,- отозвался тот, раскачиваясь на стуле.- Я в следующий раз принесу книгу...

“Это лучше, чем читать на улице”,- подумал Астров.

После этого и разошлись, не очень хотелось сидеть в помещении, когда стояло бабье лето. Астров шел домой вместе с Аренсоном.

- А ты знаешь,- сказал Аренсон.- Шекспир очень интересный автор.

- Смеешься? Ты говоришь так, будто я не читал Шекспира,- обиделся Астров.

Аренсон пропустил это мимо ушей.

- “Гамлет” изъезжен вдоль и поперек, но каждый раз находят в нем новое! Не знаешь, сколько версий есть?

- Что-то много: две, триста...

- Вот видишь.

- Додумались даже до того, что Гамлет - женщина!- сказал Астров.

- А у вас на факультете не давали задания поработать над структурой этой трагедии?- спросил Аренсон.

  - Увы.

  - Зря, конечно...

  - Но мы же не одного “Гамлета” изучали! Штук двенадцать его пьес читали!

  - О! Значит - “не быть”! Not to be... Вечное проходит мимо. А вы смотрели, например, что в “Гамлете” все события движутся по кругу, кольцеобразно?

  - Что ты! В первый раз слышу,- сказал Астров. Он в самом деле был удивлен. Он не ожидал такое услышать из уст студента - не филолога, студента, профессией которого стала ядерная физика.- И почему “кольцеобразно”?

  - Все как бы выходит из одной точки... Догадываешься, откуда?

  - Пока нет.

  Упали первые капли дождя.

  “Все-таки пошел!”- поморщился Астров. Хмурило уже тогда, когда сидели в библиотеке. Но это были лишь маленькие серые облака, и солнце постоянно выглядывало из-за них.

  Астров отошел на минуту от Аренсона, чтобы купить мороженое. Когда он вернулся, тот продолжил:

  - Я думаю, что эта точка лежит на границе реального и инобытия. Все начинается со встречи Гамлета и короля-отца, с соприкосновения мира живых и мертвых. И потом все события строятся вокруг этого соприкосновения.

  - Почему?

  - А ты не заметил, что Гамлет - как проводник смерти в живом мире? Все, с кем он сталкивается, погибают.

  - Это: Офелия...

  - ...Офелия, Полоний, еще муж королевы, его дядя...

  - Плюс два соглядатая за Гамлетом. Слушай, Миша, ты интересно заметил!

  Аренсон не отреагировал никак на похвалу.

  - Но это только один круг я тебе указал! А мне думается, что в пьесе есть и другие “круги”.

  - Сразу заметен физик,- протянул Саша.

- Почему ты так говоришь?

- Чувствуется разница между разболтанным умом филолога и системным - физика. Мне бы и в голову не пришло наслаивать круговую систему - систему!- на “Гамлета”.

- Но я думаю, что система оправданна!- возразил Аренсон.- Гамлет начинает движение из точки соприкосновения и заканчивает его в ней. Постоянные убийства - круги вокруг точки. А Гамлет полуумирающий, полуумертвленный - возвращение к старту.

- Здорово накрутили догадок вокруг пьесы,- сказал Астров.- Я где-то читал, например, что Гамлет не мог жениться на Офелии, потому что сам был девушкой. Кто-то додумался и до такого!

- Хочешь - скажу еще?- ехидно улыбаясь, спросил Аренсон.

Астров посмотрел почему-то на его распахнувшийся пиджак и кивнул.

- А что, если “Гамлет” - исповедь душевнобольного?

Астрову неожиданно бросились в глаза черная борода, черные брови, глаза Аренсона, его лицо внезапно придвинулось и увеличилось.

- Ты..?

- Абсолютно не шучу. Если ход в пьесе - лишь только игра воображения?

- Чьего воображения? Автора?

- Нет - Гамлета!

- Но ведь ты несешь чушь!

- Совсем нет. А что могут означать гамлетовские хождения по галереям, его страсть к театральным представлениям. Вся пьеса - может быть, бред, а, может быть,- кошмарный сон...

- Тебе хорошо бы изложить свои рассуждения в виде рукописи,- сказал Астров, переходя в область практическую,- и опубликовать.

- Не выходит. Нет настроения писать.

  - А стихи?

  - Стихи - дело другое. А статью - скучно. Хочешь - напиши сам. Дополни чем-нибудь.

  И Астров действительно стал писать статью о “Гамлете”!

  Он просидел над ней несколько вечеров, сделав из нее “приложение” к своему трактату.

  “Тайна смерти всегда волновала умы людей. Приобщение к этой тайне может помочь жизни. Когда людям плохо, очень плохо, появляются мысли о самоубийстве. Но как избежать самоубийства?

  И не ясно нам, что в этой истории правда, а что - выдумка. И Гамлет становится на загадочный путь, идет по узкой тропинке над пропастью смерти. А в мыслях он придумывает себе разные истории, в которых он приобщается к тайне смерти, в которых он... убивает самого себя,- овладевает Тайною Своей Смерти.

  Но одна ли тайна?”

 

V

 

И скажут веки и стихии:

Он славу защищал России,

Он мстил вселенныя позор!

 

М.В.Милонов.

 

  Сеансы живописи продолжались, хотя теперь Ярославу приходилось реже приходить в мастерскую. Художник отделывал детали картины.

  Приближался День города. К Р. часто стали захаживать какие-то люди: в шляпах, с потугами на интеллигентность, откровенно мужиковатого типа. Позднее оказывалось, что все они - хорошие знакомые художника, и Ярослав стыдился первого впечатления.

  Но от Р. не укрылись душевные сомнения молодого человека.

  - Вы, молодые, иногда кажетесь мне аристократами,- сказал он как-то, когда посетители ушли.

  Ярослав вопросительно посмотрел на него.

  - Почему? Сейчас объясню. В вас гордости, что ли, больше...

  - А разве гордость не есть свойство каждого поколения?- спросил Ярослав.

  - Наша гордость была немного в другом. Мы читали о другом... Да и потом: от тех книг, которые прочитаны, многое зависит в голове, зависит мышление.

  - Мне кажется, сейчас вообще не читают,- усмехнулся Ярослав.- Хотите, расскажу Вам историю. Так даже, не историю, а просто факт.

  - Из какой области этот факт?

- Из области школьного образования. Мои знакомые рассказывали, как им пришлось преподавать в школе литературу. В классе с углубленным изучением литературы, в так называемом “историко-филологическом”, приходилось заниматься на уроках чтением вслух, чтобы ознакомиться с произведением, как это делают в 5-ом классе. А теперь ответьте на вопрос: в каком классе вел занятия этот человек?

  - Ну, не знаю...

  - Это было в девятом классе! И школьникам уже по пятнадцать лет, а не по одиннадцать! Так отчего мы аристократы?

  - Да, на аристократов духа не похоже, но близко к аристократии гордости. В наше время такого не было, как, впрочем, и аристократии духа тоже. В вас разбудили гордость за свое человеческое достоинство.

  - Подождите немного,- сказал Ярослав печально,- и скоро Вы увидите, как это достоинство начнут продавать.

  - Если такое случится, это будет катастрофой.

  - А Вы верите..?

  - Хочу верить.

  “Забавный он старикан, все-таки,- подумал Ярослав.- Раньше верил в гений социализма, теперь - в гений перестройки. Почему они все не ищут действительно великого?”

  - Людям свойственно менять взгляды. Это свойственно людскому мышлению. Давно ведь появилась пословица: “Новые времена - новые песни...”

  “Он говорит это и не подозревает, что говорит о себе. А может, и обо всех нас...”

  - ...Но в этом, именно в этом скрыт двигатель истории!

  - А как же твое “Я”- прежнее?

  Р. задумался, а потом сказал:

  - По-моему, не нужно стыдиться самого себя прежнего. Такой стыд отвратителен. У Вас нет таких знакомых?

  - Кажется, есть... Но он не отвратительный человек. Он просто запутался.

  - Вы помогли ему?

  - Я!? - переспросил Ярослав.

  - Именно это я назвал аристократией гордости! Вы знаете, что он запутался, ваше человеческое достоинство определяет это. Но вы не делаете шага помощи, а просто созерцаете...

  - “И он расскажет тем, кто хочет все знать, историю светлых времен...”

  - Когда-то были светлые времена,- вздохнул Р.- Было “плохо”.

  - Честно сказать: не знаю,- ответил на немой вопрос Ярослав.

  - Что же тут... чего не знать!?- разволновался художник.- Я, конечно, не могу сказать за всех людей, я плохо знаю молодежь, но я скажу за художников. Очень тяжело. Я вообще думаю, что скоро останутся одни мазуны в Русской земле, а не художники. Мы перемрем - и не останется никого! У меня есть друг, так вот он сейчас - я уж похвалюсь - он сейчас руководит Академией художеств... Вы не знаете, кто это?

  - Нет, к сожалению.

  - Ладно, это не важно, не буду говорить. Так вот он покупает краски, холстину и тому подобное за свои деньги. Государственных денег не хватает ни на что. И это дело, я Вас спрашиваю? Государство, в котором для выставок красавиц находятся деньги и эти “спонсоры”, а для обучения способных детей - нет, обречено. Что это - генетическая ущербность целого народа? Стремление не к духовной, а к колбасной красоте! Колбасу надо есть, но не надо забывать о книгах, музыке, живописи...

  - Но все-таки мы неплохо живем “в сравнении с 1913 годом”,- засмеялся Ярослав.- В революцию вообще ничего не было, даже за свои деньги.

  Снова к художнику пришли.

 

VI

 

  Раз, придя на сеанс, Ярослав обнаружил, что дверь в мастерскую заперта и художника там нет. В недоумении он спустился по темной лестнице назад, во двор.

  На залитой солнцем площадке бегали дети. Где-то неподалеку молодая мать выговаривала своему расшалившемуся ребенку. Ярослав прошел через дворы, мимо любопытных старух, и вышел в пространство улиц. Он нашел телефон-автомат и позвонил. Трубку сняла дочь художника и сказала, что отец болен и все сеансы отменяются. И сколько он проболеет - неизвестно.

  - Папа и так был в плохом самочувствии, когда работал.

  - Можно, я зайду к нему?- спросил Ярослав неожиданно для себя.

  - Пока не надо,- твердо сказала, как отрубила, дочь

  Ярослав потоптался у телефона, не зная, что ему делать. Да, Р. в последнее время выглядел неважнецки. Отдать ему должное: все равно ездил через полгорода в мастерскую и писал картину.

  И он почувствовал, что его отношение к художнику снова изменилось. Он его воспринимал в первые дни как настоящего доку, зубра, монстра - такой внушительный вид был у Р. А потом, когда начались сеансы, художник, вернее, его репутация, упали в глазах его. Р. очень трудно работал над картиной, многое переделывал бессчетное количество раз. Это казалось неумением, неталантом Ярославу. Это представлялось ему лишним доказательством того, что живопись выродилась в начале XX века. А сейчас? Сейчас не талант, а только упорство в живописи. Упорство достойно не русских, но инородцев в России. Дар художника - талант, а не его подмена.

  Господи, как же он ошибся, считая его бездарностью! Он - талантлив. Его картины - поиск.

  И вещи стали на свои места.

  Подсознательно Ярослав знал, что Р. талантлив, иначе бы он не согласился позировать ему для картины. Предчувствие не могло обмануть.

  “Как же я мог забыть тот разговор?”- удивился себе Ярослав.

  - Почему Вы выбрали меня?- спросил он художника.

  - Трудно объяснить. Это не знание, что я должен писать с Вас моего героя. Но что?

  - Вы почувствовали?

  - Наверное.

  - Я похож на кого-то, на исторического деятеля?

  - И похожи, и не похожи в то же время.

  “Вот он и искал похожего на свой идеал. Потому и переделывал бесконечно. Хоть бы успел дописать эту работу, старый ведь, не дай Бог - помрет. Ну, нет - не должен! Он, похоже, борец по натуре”.

  Борец с чем, за что? во имя чего?

  Ярослав уже близко подошел к ощущению того понимания мира, которым сейчас обладал Р. Показалось, что нашел ответ на вопрос.

  Идея блага для человека. Жизнь человеческая есть страдание, и смерть может быть переходом в мир блага. Так что же, выбрать смерть? Гамлетовский мотив; стоять над разверзнувшейся бездной с символом перехода в руках, и все-таки цепляться за что-то призрачное.

  Так почему же надо цепляться? Что в том? Верно, была в том какая-то странная штука, не дающая соблазну развиться и человека увлечь в тайны теософии Востока.

  Все предназначалось для идеи блага. Уже долгое время Р. писал ее. В его душе постоянно шел поиск: от героя к идее, от идеи к духу, от духа к торжеству.

  Нащупав торжество, Р. и обратился к Ярославу за помощью. Именно за помощью, потому что в нем увидел человека, одновременно несущего в себе современность и прошлое, вечную быстроту времени и непоколебимую мощь Земли Русской. И между современностью и прошлым не было границы, меж ними будто бы колыхалась легкая пелена, через которую легко было проникнуть взором.

  Р. пригласил Ярослава позировать - и не смог увидеть за пеленой то, что хотел. Это казалось простым. Но внутренний, сокровенный мир не раскрылся.

  Р. писал святого князя, Святого, также завершившего земной путь в возрасте тридцати трех лет.

  Ярослав - князь? Князь Ярослав? Святой- княжич Ярослав!

  Но в нем было нечто княжеское. Высокое, княжеское...

 

VII

 

  “Для чего он мог посоветовать уединиться в монастыре? Не видеть людей? Или же видеть их?

  Пожалуй, этот вопрос Офелии - предугаданный вопрос принца. Наверное, он любил. Любил, как сорок тысяч братьев, или больше, и любил?

  Принц мог стараться - направить неверные шаги Офелии по жизни на ту дорогу, которую выбрал сам..?”

  Астров давно дал тетрадь Ярославу, и он понемногу вычитывал из нее.

  “И принца поймет лишь православный? Тот славянин, что знал святых? Бориса, Глеба, Серафима, Сергия, Андрея. Дмитрия Ивановича - Великого князя.

  Принц знал, чего просил он у Офелии? Просил веры в людей? Просил дарования им своей веры - в них веры? И православный знает, насколько велики были духовные деяния святых во славу рода человеческого. Знал ли принц, когда просил Офелию?”

 

  На День города, на этот недавно появившийся праздник, возлагали надежды. Хотелось праздник сделать вечным, добрым днем для горожан, днем “невыдуманным”. А начиналось все с великолепной даты. Три года назад город праздновал 400-летие!

  Первым на главную, веселую, шумную улицу пришел Самир. Он прохаживался неторопливо и искал взглядом других ребят из “Пирамиды”. Потом появился Астров.

  Они сели на скамеечку в небольшом скверике и стали обмениваться впечатлениями. Самир горел желанием объявить о своем существовании в качестве поэта тем достойным людям,  которые придут слушать его. Астров до сих пор колебался.

  Вдали показалась высокая фигура Аренсона. Подойдя ближе, он приподнял шляпу и поклонился.

  Затем они наблюдали, как все больше людей идет на праздник. Пожилые по старой привычке устремлялись на проспект, где обычно всегда проходили демонстрации и гуляния по праздникам. Молодежь больше собиралась в небольших сквериках, кафе и на набережной, где в числе номеров культурной программы должны были состояться поединки мастеров ушу.

  Когда подошли Марианна, откуда-то с боковой улицы, и Наташа Потугина,- она вынырнула из-за картин художников, у которых в этом же скверике была выставка-продажа,- то Самир заволновался, решив, что тянуть больше нечего.

  Художники спокойно прохаживались у своих выставочных мест. В центре сквера стоял величественный памятник первому российскому императору, чуть поодаль, в сторону от проспекта, бил фонтан, а картины стояли по периметру мощеной площадки вокруг памятника. За картинами были деревья и асфальтовые дорожки.

  Самир взобрался на гранитную плиту, чтобы его заметили, и принялся выкрикивать:

  - ...Дорогие горожане! Сейчас вы услышите стихи молодых поэтов из группы “Пирамида”! Все сюда!..

Люди останавливались, и скоро рядом с “пирамидовцами” образовалось полукольцо слушателей. Всего человек тридцать. Даже художники обратили свои головы в сторону поэтов, потому что покупатели отхлынули от них.

  И Самир стал читать. А потом его сменила Наташа, а ее - Марианна, за Марианной выступал снова Самир, за ним - Аренсон... Астров так и не осмелился читать, но он взял на себя роль клакера: громче всех вопил в толпе “браво”, хлопал и рассказывал окружающим о том, что это за литературная группа - “Пирамида”.

  Там, где сквер примыкал к проспекту, продавал свои творения, отпечатанные на машинке, здоровый лысоватый мужик. Первый экземпляр, самый четкий, стоил три рубля. второй - два пятьдесят, и третий - два.

  - Что это?- спрашивали у него.

  - Это полное собрание моих стихов, пародий, шуток и афоризмов, опубликованных за двадцать лет в газете “N-ский университет”,- ответил мужик.

  Его звали то ли Сиволапов, то ли Сивоселов.

  Выходя из сквера, послушав стихи “Пирамиды”, люди неизбежно проходили мимо него, и стопка машинописных творений понемногу уменьшалась. Всего он продал, кажется, рублей на сто тридцать, как заметил Аренсон. И на каждом экземпляре ставил автограф.

  “Пирамидовцы” подосадовали, что сами упустили такую возможность.

  ...Вот и был для них окончен праздник. Из участников они превратились в зрителей. Посидели у фонтана, мороженым остужая свои хоть и поэтические, но не привыкшие к продолжительному ораторству глотки.

  К полудню количество художников сократилось, многие оставили картины на попечение знакомых и побежали за пивом. А ребята отправились в бывший городской парк послушать “классную группу”, как сообщил появившийся Ефремов.

  В парке они столкнулись с грустным Ярославом, который шел им навстречу, на проспект. Он был одет в бежевые брюки и серый пуловер. И волосы его казались такого же цвета.

  - Скучно,- сказал он, махнув рукой вокруг.- Это как люди, которым хочется праздновать, но которые не знают, как это сделать...

  Он еще раз махнул рукой и ушел.

  - Без Ленки,- заметил Ефремов.

  Они долго смотрели, как музыканты готовят аппаратуру, кричат что-то друг другу.

  С реки поднимался холодный ветер. Небо медленно затягивалось тучами. Краски дня, все эти яркие воздушные шары, светлые кофточки и брючки девчонок, бело-синие киоски “Союзпечати”, алые розы на выставке цветов, стремительно блекли.

  Самир заметил в толпе свою знакомую и подошел к ней.  То была маленькая девушка, черноволосая, с милым, очень приятным лицом. Никто не знал ее до того дня. Самир никогда не рассказывал о своих сердечных делах, и когда его видели с какой-либо девушкой, это выглядело всегда неожиданно.

  Самир с девушкой не дождались начала импровизированного концерта и ушли. Остальные “пирамидовцы” все-таки послушали несколько песен.

 

VIII

 

“Plötzlich war eine Frauenstimme

in meinem Zimmer, die nach jemandem

rief. Ich hatte die Balkontür offengelassen”

 

Cristoph Hein. Der fremde Freund.

 

  Конец октября, как обычно, был дождливо-ледяным. Все быстрее вечерами надвигались сумерки, это действовало гнетуще.

  Саша сидел и грустил дома. В таком подавленном состоянии его нашел Ярослав, который зашел в гости.

  - А что?- сказал Саша, пожимая протянутую руку.- А что: дрязги, дрязги, дрязги...

  - Так плохо?- спросил Ярослав, усаживаясь на стул у окна.

  Он прижал ладони к горячей батарее: пока дошел - немного озябли без перчаток.

  - Да не так уж и плохо,- пожал плечами Саша.- Просто так все осатанело.

  - Что-нибудь пишешь сейчас?

  - Стихов мало, все больше “прозаическая” работа. Два рассказа, один почти закончил, большой получился.

  За окном темнело.

  - Будешь чай?

  Ярослав кивнул.

  - А не хочешь потом прогуляться?- спросил он.

  - Куда?

  - Да просто, так походим. Можем зайти к Аренсону. У него наверняка есть новостишки. Ну, ты пока разливай чай, а я пойду покурю.

  - Я в универе с венграми познакомился, интересные ребята,- рассказывал Саша, когда Ярослав вернулся.- Девчонки у них - половина красивые, половина образины гоголевские... И всего один парень...

  Астров говорил, а потом поймал себя на мысли, что Ярослав совершенно не слушает его, прихлебывает чай, и вроде бы внимание его обращено к Астрову - но это неверно. Астров в последнее время часто ловил такие недоумевающие взгляды людей, искренне не понимавших то, что он говорил. Иногда это выглядело так, будто Астров говорил чуть ли не непристойность, и человек вынужден был догадываться, к чему слова, сказанные здесь.

  Тогда Астров слабо улыбался и переводил разговор на другое.

  Но взгляды, которыми в такие минуты люди награждали Сашу, ему надолго запомнились: недоумевающие, ласковые, слегка обиженные... Почему так происходило?! Хотя Саша иногда чувствовал, как мысль его в беседе бьется в нетерпении, неутомимо отыскивая новые тропинки в лесу фактов, совершает магические хитросплетения движений и - оказывается где-то впереди всех, и - приходится ждать, и - наталкиваться на непонимание...

  - Человек часто бывает похожим на компьютер,- сказал он.

  Все равно, как если бы сравнивать компьютеры второго и четвертого поколений.

  - В такую пору совсем не хочется выходить из дому,- поеживаясь сказал Астров,- а ты вот тащишь меня куда-то.

  - Закиснешь ведь,- засмеялся Ярослав,- станешь мерзким, некрасивым, угрюмым...

  - Ну ты и скажешь!- обиделся Астров.

  Сначала Ярослав повел Сашу к великолепному Покровскому собору, возвышавшемуся на большом холме над рекой.

  Белая трехъярусная колокольня смотрелась в свете угасавшего дня странно. На голой серо-коричневой земле вверх был устремлен шпиль с крестом, а за ним, через зависший воздух, свинцово блестела река. Двери в собор были закрыты.

  Они свернули направо.

  - Ты никогда не обращал внимания на то, как особенна эта улица?- спросил Ярослав.

  Астров остановился и стал внимательно оглядывать дома, людей, дворы...

  - Действительно, загадочная смесь провинциальных чистых бульваров с питерскими улицами,- проговорил он.- Увы, по многим местам ходишь, не замечая всего.

  Чувство этой улицы было удивительно легким, парящим над землей. Взгляд пробегал по светлым силуэтам желтых, голубых домов, по колоннам портиков и устремлялся вверх.

  Девушка, подошедшая к ним, была знакомой Ярослава наверное, потому что он не удивился ей. Он повернулся к Астрову и познакомил его с девушкой. Ту звали Аней.

  Ярослав ждал, какое впечатление произведет Аня на друга. Но на лице Астрова почти ничего не выразилось. Легкое удивление - да и только. Ярослав разочарованно пробормотал какие-то слова и пригласил всех идти дальше.

  Астров лукавил. Ему понравилась Аня, понравилось то, как она была одета, понравилась ее одежда. Он порадовался за Ярослава, точно поняв, что Ярослава с этой девушкой связывает большее, чем простое знакомство. Мысленно сравнивая ее и Лену, он не знал, кто из них лучше. Та - Лена - чувственная блондинка с соблазнительными бедрами, простая, незамысловатая. Аня - черные волосы под изящной шапочкой, мягкие темные глаза, маленькая фигурка, хочется нежно обнять ее.

  “Он не прогадал,- подумал он,- но что об этом думает Лена? Ладно, увидим...”

  Ярослав прекратил отношения с Леной, решил Астров, вспомнив, что Ярослав совсем иначе выглядел в этот месяц, совсем иначе, чем в то время, когда он был счастлив и все об этом знали.

  - Я пойду,- сказал Астров.

  Ярославу стало неудобно из-за того, что его друг оказывался лишним. Он крепко пожал на прощание руку Саше. Аня тоже пожала ему руку.

  - Он совсем не думал встретить меня тут!- сказала она.

  Саша как-то растаял внутри от ее слов, потому что редко ему доводилось встречать таких девушек. Другие уводили его знакомых победительно.

  Ярослав и девушка стояли и смотрели на Сашу до тех пор, пока тот не скрылся за углом.

  - Непонятно самому,- пробормотал Ярослав.

  - Что?

  - Да так, не стоит,- попытался смолчать Ярослав, но девушка настаивала, и он объяснил.

  - Знаешь, вдруг у меня появилось такое непонятное чувство, что мы расстаемся с ним в чужом городе, причем больше в городе никого не знаем. И вот так расстаемся навечно, он свернул за угол - и это конец нас. Конец, потому что его уже нет за углом.

  - Почему нет?

  - Просто нет! Он исчез... “А был ли мальчик? Может, мальчика-то и не было?” И меня без него может не стать.

  - Ты думал об этом?

  - Нет, это пронеслось во мне в один миг. Непонятное чувство.

  - А давай позовем его и что-нибудь скажем!- предложила Аня.

  Они взялись за руки и побежали за Астровым. Вот перекресток; выбежали на другую улицу и никого не увидели.

  Светлая кошка, которую они напугали, метнулась в сторону. Далеко вдали мелькала какая-то фигура, но отсюда нельзя было рассмотреть - он ли это.

  - Поздно.

  Аня присела и стала звать кошку. Та недоверчиво глядела на нее разноцветными глазами, потом чуть-чуть подошла. На ее шерсти каким-то чудом держался опавший лист.

 

 

 

продолжение следует