Любовь в Датском королевстве

часть  вторая

 

 

 

XII

 

Ярослав, познакомившись с Аней, стал бывать дома у нее.

Она пригласила его так безыскусно и необещающе, что он не смог даже для приличия помяться, изображая смущение, фальшь была бы неуместной. Все-таки что-то робко засветилось в его глазах, и Аня взяла его за руку и повела за собой, вверх по лестнице. Ярослав чувствовал маленькую, настойчивую ладошку, казалось, даже все морщинки, линии на ней.

Она открыла дверь своим ключом и провела его в просторный неосвещенный коридор.

Я никогда не зажигаю здесь света, - сказала Аня, - чтобы не нарушать очарования дома.

Ярослав наугад повесил плащ на вешалку и увидел, что девушка знаком приглашает его в комнату. Он оправил свитер и двинулся вперед.

Аня провела его по какому-то лабиринту, и он оказался в святая святых девятнадцатого века, в ее комнате.

Аня предложила присесть в кресло, сама опустилась на диванчик, сложила руки. Ярослав крутил головой, разглядывая портреты, иллюстрации из журналов, развешанные на стенах.

- Красиво, - только и произнес он.

Так, в молчании, пролетело несколько минут.

Тихонько тикали стенные часы. "Нежно-зеленая комната", - подумал Ярослав.

Аня замерла.

Он знал еще раньше, что дом этот - не такой, как другие в городе. Снаружи он - из красного кирпича, со множеством архитектурных деталей, лепных украшений, с окнами в полуподвале; наверное, с чисто блоковскими окнами - "в соседнем доме окна жолты..." - в дождливые осенние вечера асфальт и сам дом темнеют от влаги, а окна светятся желто и скрашивают усталое неуютное ощущение улицы.

Квартиры в доме имели высокие потолки и темные дубовые шкафы в коридорах.

- Это старинный дом, - сказала Аня, заметив интерес своего друга.

- Да, он не так велик; и уютен, не то что эти многочисленные "скворечники". В таком доме чувствуешь себя дома.

- А ты ведь живешь в частном доме? Тебе это ощущение тоже знакомо?

- Знакомо. Наш домик уже довольно старый. Знаешь, я не представляю, как бы я мог жить в новом, только отстроенном доме, там, где главное место принадлежит белому кирпичу. Где нет ощущения очага...

- Ты, я думаю, и в домовых веришь?

- Кто их знает... Никогда не думал о том, живет ли у меня домовой.

- Вот у нас точно не живет, - вздохнула девушка. - Я уверена.

- Почему?

- Здесь четыре квартиры, и четыре домовых не уживутся вместе, и не останется ни одного. Уже не осталось...

- А кто же тогда будет сочинять сказки о домовых?

- Тот, кто даст им каши.

Ярослав растерянно посмотрел на девушку. Она рассмеялась и продекламировала:

- "Он рассуждал совсем как мы, люди: ведь и мы тоже не можем пройти мимо лавочника - из-за каши".

- Откуда это?

- Это Андерсен, мой любимый Андерсен. Домовой будет, конечно, один. Но жить он станет у того, кто сможет предложить ему много каши. А в нашем доме есть и те, которые едят лучшую кашу, чем...

- И домовой ушел.

- И ушел.

И они засмеялись.

- Дом этот все-таки хорош, - сказал мечтательно Ярослав. - Я не могу опомниться от восхищения. Когда-то, давно уже, здесь жила одна семья, я так предполагаю.

- Почему?

- Все, мне кажется, спланировано было на одну семью, на большую семью. Эта арка в середине дома - для выезда экипажа с внутреннего двора, эти коридоры, комнаты - я видел похожее в старых московских домах,  в которых жили дворянские семьи...

- Хочешь, я покажу тебе мои фотографии?

Девушка скользнула к тумбочке в углу комнаты, открыла дверцу и вынула толстый коричневый альбом, растолстевший от снимков. Сама она нее умела фотографировать, но ее дедушка считал себя подлинным художником и не расставался с фотоаппаратом.

- Фото всегда помогает узнать человека, иногда даже больше, чем надо.

- Но и запутывает тоже хорошо, - возразил Ярослав. - Я знаю одного человека (он сам мне признался в этом), который очень долго носил разные маски. Смеялся, когда ему было больно, принимал элегантный вид, когда это никого не интересовало, и так далее, в том же роде. А на снимках он выходил всегда одинаковым...

- Значит, на снимках он был искренним?

- Может, это была очередная маска...

- Тебе не страшно с ним?

- Что ты! Он очень мягкий человек. И совсем не лицемер.

В дверь осторожно постучали. Послышался старческий голос.

- Да, бабушка, пожалуйста, - сказала девушка.

- Аня, ты не одна?

Вошла пожилая женщина, в темном платье, седые волосы были уложены в прическу. Ярослав подметил ее живой взгляд.

- Аннушка, я хочу спросить тебя и этого прекрасного молодого человека: вы будете обедать?

- Да, - ответила девушка за обоих. - Я помогу тебе сейчас.

- Ты посидишь один минут пять? - обратилась она к Ярославу. - Мы накроем на стол.

За обеденным столом его усадили рядом с Аней. По сторонам сели дедушка и бабушка.

-  Приятного аппетита, - сказал Ярослав.

 

XIII

 

Аня жила вместе с родителями своего отца. В этом доме прошло ее детство, затем на несколько лет она уехала отсюда. Ее отец работал в Сибири в одном из научно-исследовательских институтов, он очень любил единственную дочь и хотел, чтобы она жила с ним. Когда он перестал волноваться, как девочка сможет переносить сибирские морозы, он написал письмо, и дочь приехала к нему.

Матери Аня почти не знала. У нее остались туманные детские воспоминания о женщине со светлыми волосами и радостным лицом, как бы окутанной в движении прозрачной нежной дымкой. Воспитывала ее бабушка; с того момента, как мама исчезла из жизни девочки, Аня ничего не слышала о ней. Отец, когда она жила у него в Сибири, часто останавливал на ней пристальный взгляд, и она замечала это, понимая, что отец до сих пор любит ее мать.

Что случилось с матерью, Аня поняла сама и не стала больше приставать к взрослым с расспросами.

В Сибири она закончила среднюю школу, а потом неожиданно решила вернуться в город, где родилась. Не совсем, конечно, неожиданно, но для отца ее решение было шоком, хотя из-за него она и решила уехать, ведь ее отец был еще молод...

Вернувшись, она поселилась у дедушки с бабушки, в той же комнате, в которой жила раньше.

Она поступила в художественное училище, и знакомые часто теперь видели девушку на улицах города с большим коричневым этюдником.

Аня завязала дружбу со многими ребятами и девчонками, не только из училища, но и из других мест. Для нее это время было прекрасной порой послешкольной свободы мысли и духа, порой самостоятельного открытия мира. Ребята предлагали руку и сердце ( потому что просто предложить ей выйти замуж было нельзя ), и эти предложения выглядели иначе, чем в школе, там был поиск интереса, сейчас - любви и надежности.

Ее училищные коллеги делились на две категории: неформалов и пай-мальчиков (или - пай-девочек). Ни те, ни другие не чувствовали себя ущемленными духовно.

Аня изучила все окрестности училища, один уголок ей особенно понравился. Нужно было минуты три идти по дорожке, затем слева стена деревьев и кустарника расступалась и на маленькой полянке гостей встречала выкрашенная в зеленый цвет беседка. Далее на широком пространстве росли редкие деревца вербы, а за ними, если напрячь зрение, виднелся источник. К источнику часто приходили богомольные старушки, там даже соорудили купальню.

В беседке обычно сидели девчонки с отделения рекламы и курили. Они поддерживали имидж.

Аня сделала много зарисовок этой беседки с девчонками, зарисовок купальни, дороги - для себя, пытаясь поймать прелесть тихого зеленого уголка, до которого из центра города было рукой подать.

Однажды она взяла краски, мольберт, кисти и пола частными кварталами к реке, пока не достигла крутого спуска, с которого открывался прекрасный вид. Она устроилась на краю холма, расположившись так, чтобы кусты скрывали ее от любопытных взоров, и принялась рисовать.

Краски воды, листьев, земли расцветали в утреннем солнце. Девушка торопилась схватить все очарование начинавшейся жизни, она испытывала необычайное волнение. Она видела то, что видела раньше, но видела по-новому и была захвачена новой красотой.

Кажется, она даже что-то напевала.

А потом справа от нее хрустнула ветка, девушка повернула голову и заметила сидевшего на траве незнакомца, тот, очевидно, захотел переменить позу и неосторожно выдал себя.

Девушка высоко подняла брови, улыбнулась удивленно, продолжая рисовать.

Незнакомец поднялся с земли, стряхнул с брюк травинки и в затруднении повертел в руках тонкий прутик.

- Можно, я посмотрю, что Вы рисуете?

- Не знаю, если Вам интересно... А что Вы тут делаете?

- Сижу, уже давно.

- Давно? Раньше меня?

- Нет, я случайно забрел сюда. Решил немного отдохнуть и полюбоваться видом, а потом понял, что я не один тут.

- Вы похожи на Тарзана.

- Почему?!

- Так незаметно подкрались.

- А Вы - на великую художницу.

- Почему?

- Так самозабвенно работаете.

- Как, простите?

- Так самозабвенно.

- А-а, я не расслышала поначалу.

"Как он теперь будет продолжать разговор? - подумала Аня. - Вроде бы обо всем поговорили".

Но незнакомец, подойдя ближе, даже не взглянул на ее рисунок, а встал рядом, обратившись к видневшейся дороге, беседке и источнику.

И негромко начал читать стихи.

Девушка бросила свое занятие и ждала, пока он закончит, едва заметно покачивая головою и покусывая деревянный кончик кисти.

- Вдохновение вещь странная, - произнес незнакомец, оборвав стихотворение на полуслове.

Так Аня познакомилась с Ярославом.

 

XIV

 

Из прекрасных камней прошлого

сложите ступени грядущего.

Ю.Н.Рерих.

 

В этот день Ярослав, придя домой после встречи с Аней, застал там целое философское общество.

В большой комнате сидели за столом его мать, Саша Астров и Белогурский, которого Ярослав давненько не видел. Они были поглощены каким-то разговором, так что не сразу даже заметили появление Ярослава.

- Ужинать пора, а ты где-то ходишь, - сказала мать, отправляясь на кухню.

- Здравствуйте! Привет, Саша! - Ярослав тоже присел за стол. - О чем у вас тут говорят?

- Естественно, о политике, - засмеялся Белогурский. - О чем же еще может поговорить русский человек!

- Как это о чем? Вот, например, у нас в городе будет фестиваль КВН.

- Скоро?

- Через две недели.

- Сейчас КВН не тот, что был раньше. Сейчас КВН выродился, - сказал Белогурский.

- И даже там говорят о политике, потому что... - начал Астров.

- ...о чем же еще говорить русскому человеку! - закончили все хором.

- "Но мы поем о себе - о чем же нам петь еще?" - негромко пропел Астров.

- А сколько будут стоить билеты на КВН? - спросила Валентина Борисовна, появляясь в комнате. - Бешеные деньги?

- Всего лишь двадцать пять рублей.

- Всего лишь? - задохнулась мать. - Да кто же позволит себе пойти туда? Например, студент может пойти туда?

- Я не знаю, - сказал Ярослав.

- Саша, какие у вас стипендии в университете?

- Для тех, у кого все четверки, - пятьдесят рублей, для отличников - семьдесят пять.

- Ну вот! Не все же получают повышенную стипендию. И как здесь пригласить кого-то?

- Хитрый вопрос, - согласился Белогурский.

- А еще хитрее он оттого, что студенты все-таки пойдут на фестиваль, - сказал Астров.

- И студентов будет большинство, - подтвердил Ярослав.

- Или же еще пример. Водка стоит десять рублей. Многовато для стипендии. Но, по статистике, больше всех пьют студенты!

- Эх, студенты, нашли, чем хвалиться, - укоризненно произнесла мать.

- Я не хвалюсь, я просто так, Валентина Борисовна. К вопросу о деньгах, как сказали бы.

Ярослав подал ему предостерегающий знак, но тот не заметил его.

Астров, сам того не подозревая, затронул больное место хозяйки дома. Будучи женщиной уже немолодой, она с трудом приспосабливалась к переменам в стране. Вначале было опьянение новым ветром, свободой, молодой генсек виртуозно дирижировал цитатами из ленинских трудов, награждали ветеранов Великой отечественной... - затем поползли вверх цены. Это слегка насторожило, но всем увеличили зарплаты и пенсии, и вновь в сердцах людей расцвела весна: революция продолжалась. Летом одиннадцатого годы войны вывели войска из Афганистана. Их встречали с цветами, на символическом месте, на мосту, соединявшем две страны. Студенты остались в стенах вузов, получив отсрочку от призыва. Но цены маленькими шажками ползли вверх, и все больше становились эти шажки. Бывалые советские люди начали запасать продукты. А потом все смешалось в большом доме Облонских, каким стала вся страна, и никто уже не мог предугадать развитие событий ближайшего месяца.

Валентина Борисовна настороженно воспринимала все новое, входившее в жизнь. Трезвым, практическим умом она соотносила перемены в окружавшем ее мире с абстрактно продекларированными переменами частенько плевалась от бессилия что-то изменить.

В последнее время ее занимала ода новость: всем репрессированным в тридцатые годы полагались какие-то компенсации.

- У нее была одна знакомая, которую тогда репрессировали. Валентина Борисовна негодовала:

- Ну, посудите сами, - говорила она, обращаясь к Белогурскому, - она сейчас обижена на советскую власть. Живет в благоустроенной квартире, с сыном, сын работает на станции техобслуживания ВАЗа, имеет машину, дочь работает на кондитерской фабрике - все оттуда тащит, тащит все, что не лень. И ваниль, и сахар, и шоколад, и эссенцию... Что же в конфетах после этого остается? И им еще плохая власть! И сын не бедствует, и сама...

- Так бы вот взял кто-нибудь да и настучал на дочь! - в шутку посоветовал Астров.

- Правильно их раскулачили..!

- Но ведь не дело срывать людей с места безо всего и вышвыривать куда-то, - проговорил Белогурский.

- А я не знаю, кого так вышвыривали! - сказала Валентина Борисовна. - Она мне сама рассказывала: к ним пришли, предупредили за двое суток, дали подводы, увозить можно было все, что захочешь... Это сейчас выдумывают небылицы о том, как выселяли...

- Все равно так поступать плохо, - сказал Ярослав.

Валентина Борисовна пропустила его слова мимо ушей и продолжала:

- И вот она теперь хочет, чтобы ей дали дом в деревни. Я у нее спрашиваю: зачем он Вам? Вы же не будете жить в деревне! А она отвечает: детям, продать дом можно. Как были куркули, так и остались.

"Сильна ненависть в русском народе к богатеньким буратино", - подумал Астров.

Разговор перешел на личность Сталина. Белогурский тоже стал защищать те годы, говоря о дисциплине, порядке...

Астров слушал спокойно и почти безразлично. Ему давно успели надоесть такие споры. Как будто бы в его собственной семье не спорили на эти темы!

Ярослав же не утерпел.

По обыкновению спокойно произнося слова, он вступил в разговор:

- Мама, ты не права, когда так обрушиваешься на молодежь. Я недавно открыл интересную вещь: среди молодых очень сильны патриотические настроения. Нужно только направить их, организовать.

- Сомневаюсь, как погляжу...

- Зря. И если война, так защищать родину будут молодые. Это сейчас только дурак пойдет в армию, потому что, пожалуй, лучше в тюрьму попасть, чем служить. Ребята знакомые рассказывали, какие порядки в армии.

- Точно, - подтвердил Астров. - Защищать пойдут. Не пойдут головы подставлять под табуретки в первый год службы.

- Да еще не пойдут одних дураков на Кавказе защищать от других.

- Вот здесь я с вами согласна! - воскликнула Валентина Борисовна. - Больше там перережется - больше умных останется. А русским ребятам там делать нечего! Две собаки дерутся - третья не лезь.

- В Афганистане сколько продолжалась война! - сказал Белогурский. - А уж мы там долго сидели и ничего не сделали.

- Да если бы воевали, а то... так себе, - сказал Ярослав. - Баловство, а не война. Американцы быстрее расправляются, потому что не нянькаются с врагом.

- Я слышал, наши делали ковровые бомбардировки и химией ущелья выжигали, и тогда душманов уже не оставалось, - сказал Астров. - А потом прекратили по просьбе ООН. Впрочем, американцы во Вьетнаме тоже выжигали местность, но не помогло.

- Не помогло, потому что наши помогали вьетнамцам.

Белогурский замахал руками, прося всех сменить тему разговора, ставшего чересчур милитаристским.

Ярослав вполголоса заговорил с Астровым, обсуждая какие-то свои проблемы и предоставив Белогурскому возможность самому найти новую тему. Он за что-то недолюбливал Белогурского.

А у Саши в голове были другие мысли. Он лишь искусно придал своему лицу выражение заинтересованности и внимательности.

Ему почему-то представилось, что между его успехами в жизни и его усилиями совершенно нет связи. Некоторое время его несло вперед потоком событий, лиц, знакомств, сейчас он, кажется, сумел остановится, но это мало к чему привело. Он по-прежнему не мог внимательно приглядеться к лицам людей, к истинным мотивам их поступков, как и раньше: ведь остановился он, а поток жизни стремился дальше. Саша прочитал повесть Тимура Пулатова "Завсегдатай" и нашел определение для такого существования - жизнь завсегдатая. Отвратительное медитативное существование.

- Страшно. Даже осознавать это. Саша попытался вслушаться в то, что рассказывал Ярослав.

- ...Сегодня встретил на улице художника, ты помнишь Р.? У него какой-то нездоровый вид, и глаза очень усталые, непривычные такие. Всегда в них огонек был. Спрашивал меня, что я делаю. Рассказал о картине. Он ее неожиданно отложил, не работает. Так странно было разговаривать с ним.

- Почему?

- Не знаю. Чувство раздвоения появлялось: будто бы и не он передо мною, а некая конструкция в роде человека-невидимки, какую одежду на нее напялишь, таков и выйдет человек.

- Да, да, ты верно заметил, - быстро заговорил Астров, наклоняясь к нему, - я тоже испытывал такое. Человек делает что-нибудь, а ты будто бы знаешь, почему он это делает, что думает. И вдруг убеждаешься в том, что ты правильно уловил смысл ситуации, что выходит так, как ты и предчувствовал.

Ярослав улыбнулся.

- Иной раз задаешься вопросом: а стоит ли общаться с тем или иным человеком?

- Общаться, конечно, стоит.

- Наверное. Жить-то проще надо, да не всегда хочется проще. Иногда скучно.

- Скучно? - удивился Ярослав, которому Астров впервые открывался с этой стороны.

- Скучно. И вот что интересно, Ярослав. Я ведь знаю, что совершенно ненужно осложняю себе жизнь, делаю себе лишние заботы, проблемы... Простое не для меня. Хотя мечтаю о простом.

Ярослав ничего не сказал в ответ. Астров, который, казалось, ждал его слов, хотел что-то добавить после некоторого молчания, но передумал и откинулся на спинку стула.

Они оба снова включились в разговор Валентины Борисовны и Белогурского, обсуждавших теперь уже проблему фермерского движения.

Ярослав принялся приводить как специалист данные - зазвучали проценты, гектары...

"Истинный интеллигент раньше считал недостойным говорить о столь низменных вещах, - подумал Астров, прикрыв глаза. - Недостойным считалось беседовать на денежные темы, что сейчас делают сплошь и рядом в каждой семье за каждым застольем. Как будто бы человек не может спокойно съесть колбасу и не знать при этом, сколько она стоит в магазине, или же забыть на время обеда..."

Но вдруг Астров ужаснулся своей безумной гордыне, тщательно скрываемой ото всех и от себя самого. Кто дал ему право судить людей? Право надо завоевывать. А для этого отличаться от людей. А отличаешься - значит, судить? Вот и замкнутый круг. Астров боялся вдаваться в решение таких вопросов и предпочитал уходить от самокопания. Довольно частые приступы - это еще не апогей, не кризис болезни; поэтому и на сей раз Астров перестал размышлять и принялся просто допивать чай, который, конечно, уже давно успел остыть.

- Хотите, я расскажу вам об одном преуспевающем фермере? - предложил Белогурский. - У него все идет, как надо. Все пашется, все убирается...

- А кто он?

- Он? Да в этом-то и дело. Он раньше работал... начальником отделения совхоза.

- Тогда понятно, - сказали все.

- Естественно, что у него всегда есть техника, есть семенной материал, удобные земли и тому подобное. Он же знаком со всем начальством.

Астров засмеялся.

- Я объясню причину моего смеха анекдотом, ладно? Анекдот старый. Господь Бог решил наградить мужика и говорит: "Проси у меня, чего хочешь, но с условием - у соседа будет в два раза больше". Мужик почесал голову и ответил: "Пусть у меня лошадь сдохнет!" Так что не все гладко у "преуспевающего" фермера, так ведь?

- Так. Про эту особенность национального характера забывать не следует.

"Все дискуссии ныне напоминают огонь в одном направлении, - подумал Астров. - Огонь в прошлое".

 

 

продолжение следует