Европа, 2003 год…

Жду Ваших отзывов

Широко раскрытые глаза

Тепло, солнечное утро, поющее настроение, широко раскрытые глаза – таково 19 июля, когда мы въезжаем в Германию. Таможенники и пограничники кажутся нам исключительно милыми людьми, перестук колёс по рельсам – волшебной моцартовской  мелодией, а сам день – бесконечно прекрасным и уж точно не имеющим конца.

Даже остановка во Франкфурте не нарушает идиллии. Мы заняты тем, что рассматриваем, как немецкие рабочие ведут ремонтные работы на соседних путях. Собственно, так ведь и путешествовали прежде русские люди – „себя показать и на других посмотреть“. Тупое двухнедельное пребывание на пляжах Антальи, или Хургады, или острова Кос добавляет только загар на тело, в то время как жизнь заграничная открывается по-настоящему не на пляже. „Мы были в Греции…“ – „А где Вы были в Греции, кроме пляжа и бара в отеле?“ – „ … “ Или другой диалог: „Я ездил на трицикле к самим пирамидам…“ – „А видел ли ты рядовые каирские кварталы?“ – „ … “ Русский путешественник, будь то Иван Никитин, или Николай Карамзин, или Михаил Салтыков-Щедрин, всегда обращал внимание на мелочи повседневности. У нас, мол, намедни дядя Софрон чужим керосином похмелился, а тут яблони без ограды по краю дорог стоят, и никто их не обрывает - не ломает. Странно даже… Поэтому рядовая работа немецких путейцев вызывала в обитателях нашего вагона живейший интерес. Спустя восемнадцать лет после начала перестройки мы научились сдерживать эмоции до некоторого приличия, научились не показывать пальцем на диво дивное, запримеченное на улицах Европы, но всё же удивление было велико. Прежде всего, поражало отсутствие упоённо матерящегося прораба, бегавшего бы по фронту работ и поднимавшего трудяг на подвиг во имя светлого будущего. Шесть рабочих в чистых спецовках методично (или – меланхолично) выполняли необходимые движения, а приданный им в помощь хитроумный универсальный агрегат, катавшийся по рельсам взад-вперёд, завершал общую картину реализации светлого настоящего. Не быстро и не медленно, не лихорадочно, но и не скучно отсыпали они песок, насыпали щебень, ровняли, прикатывали, рыхлили, трамбовали… Хотелось крикнуть, подобно бессмертному „мальчику без штанов“: „Эй, ты, немец-колбаса!“ – и что-нибудь добавить ещё, что-нибудь, что придёт в голову в последний момент и тут же перескочит на язык, но – вместо этого пассажиры поочерёдно чесали в затылке, крякали, хмыкали и шли пить последние чаи перед Берлином.

Подъезд к немецкой столице чем-то напоминал то, как ты подъезжаешь к Москве. Такие же пути на задворках домов, длинные стены и бараки с надписями, хитросплетение железнодорожных путей и ещё – угадывание минуты, когда перед тобою возникнет вокзал. Немецкий вокзал в отличие от нашего показался более неожиданно, мы не успели соскучиться ожиданием.

В соседнем купе ехали мои две старинные знакомые – девчонки, которые когда-то учились на факультете романо-германской филологии. Марина изучала немецкий язык и теперь едет в Потсдам по линии Au-pair. На перроне в Лихтенберге её встречает семья, в которой ей предстоит жить и работать, так называемые „Gasteltern“. Мы прощаемся, и она удаляется с ними, держа за руку и маленькую девчонку, которой она целый год будет няней. Оля же училась на французском отделении, поэтому она чувствует себя немного неуверенно. Мы вместе движемся по подземным переходам к кассам вокзала, нужно помочь ей уехать в Эрфурт, где девушку ждут её друзья.

- А как же ты будешь с ними общаться? – спрашиваю у неё. – Они разговаривают по-русски?

- На английском, они им владеют, - улыбается она. – Мы и в России так понимали друг друга. А тут главное, чтобы ты мне помог объясниться с кассиром.

Я восхищаюсь русскими девчонками наших дней. Они едут в дальние края, они меняют один город на другой, отправляясь за синей птицей удачи куда-нибудь за тридевять земель, они устанавливают контакты без сторонней помощи и умеют использовать их, они в курсе практических новинок повседневности и на досуге читают классику XIX века, они… Умея многое и о многом зная, они высоко поднимают планку своего достоинства, и не всякий молодой человек уже интересует их. Я ничего не знаю о жизни Оли, о том, чем она занимается в Воронеже, кем работает и где проводит свободное время, но даже тех немногочисленных часов общения в поезде достаточно, чтобы убедиться в её доброй самостоятельности и житейской разумности.

Мысли мои плавно переходят к собственной персоне. Я должен помочь ей разобраться с расписанием и покупкой билета до Эрфурта, но в каком состоянии мой собственный немецкий? Пусть я свободно читаю современных авторов в оригинале, пусть мне доставляет удовольствие стихия этого языка, но ведь последний раз в Германии я был десять лет назад. Пока мы идём к кассам, я пытаюсь вспомнить принцип того, как надо читать расписание поездов, и понимаю, что за время, минувшее с той поры, подобные житейские мелочи просто улетучились из моей головы. Так что мне грозит вполне серьёзный шанс облажаться…

Сочувствующий мне читатель может быть спокойным – я с честью вышел из панической ситуации. О, Европа! Настоящий дифирамб должен пропеть я тебе в своей книге, потому что устроена твоя жизнь поистине для дураков! Имеющий очи да узрит, что на огромных листах желтой бумаги написано не только название поезда, и его классификация, и время отправления, но ещё и время прибытия, и время остановок на разных станциях, и обозначен перрон, от которого отходит сей поезд… Оставалось только пообщаться с кассиром и узнать стоимость поездки. Мы заняли очередь, порешили свои дела (мне тоже требовался билет – обратный, в Россию), потом Оля позвонила в Эрфурт, и мы вновь помчались наверх, на платформы. Ей требовалось быстро добраться до Восточного вокзала (Ost-Bahnhof) и уже оттуда уезжать в Эрфурт. Я посадил её в городскую электричку и остался один.

С этой минуты начинались настоящие приключения, начиналось моё настоящее открытие Европы. Все русские разошлись, разъехались, рядом не было никого, кто мог бы послужить тебе советом и поддержкой, нельзя было закрыть, как в детстве или в какой-нибудь компьютерной игре, глаза и сказать: по щучьему велению, по моему хотению – начну-ка я всё с начала… Я посмотрел вокруг себя, улыбнулся, закинул рюкзак за спину и направился к кассирам городских касс.

Путь мой лежал в берлинский район Марцан. Где-то там жила знакомая Ютты, у которой мы должны были переночевать, чтобы уже на следующий день направиться на юг, в Кельбру. С Ханной, так звали знакомую, мы давно списались по электронной почте, она обрисовала весь маршрут, и теперь я приступил к исполнению плана.

Вообще, все планы передвижений по незнакомому городу – намерение совершенно бесполезное. Как я вывел опытным путём, никогда нельзя быть уверенным, что судьба не занесёт тебя в такие места, что останется единственное – поворотить назад и лишь таким образом выйти на знакомые тропы. Седьмая линия городской железной дороги, которая меня, собственно, интересовала, переживала времена реконструкции, поэтому движение поездов изменилось. Но несуразности начались ещё раньше.

„Как мне проехать в Марцан?“ – для верности спрашиваю я тех, кто сидит на платформе. Типично русская привычка, ведь у меня в руках – вполне понятная схема маршрутов.

Какая-то женщина, мечтательно взглянув на информационное табло, отвечает мне почти по-русски. Я пишу „почти“, потому что её язык очень близок русскому: толи она полька, толи чешка... Она улыбается, и я понимаю, что она мгновенно вычислила во мне славянина.

Ободрённый успехом, я интересуюсь поездами седьмой линии. „Да вот же он“, - говорит женщина, указывая на подъезжающий состав.

С важным видом я усаживаюсь в вагоне и начинаю считать остановки. Их, конечно, называют, а в придачу ещё и показывают на информационном табло над дверями, но я пока ещё не доверяю собственным ушам и глазам. Чему же тогда? О, на этот вопрос ответить сложно, наверное – доверяю я только внутреннему ощущению, что в какую-то пакость я уже вляпался.

Пакостей даже две. Первая заключается в том, что я не имею никакого представления о способе оплаты проезда. У меня в руках торчит клочок плотной бумаги, именуемый билетом, однако я подозреваю, что его следует ещё и закомпостировать. Но где? Все немцы, которые едут вместе со мной, обладают, похоже, проездными документами, я лишён возможности обезьянничать. Второй пакостью становится озарение, что я еду не в том направлении. Лучше даже сказать – „ехал“, потому что состав замирает на конечной станции, все выходят и… я тоже выхожу.

В минуту жизни трудную, когда на сердце грусть, одну подмогу чудную мы знаем наизусть: мы идём в полицию. Полиции здесь нет, но есть странного вида мужик в форменной одежде, и я допытываюсь у этого железнодорожного служащего, как мне добраться в Марцан. Станцию назад, а затем с помощью ЭРЗАЦ-сообщения до места. Благодарю его, делаю вид, что всё понял, и еду назад. Что есть это загадочное „эрзац“-сообщение? Если основываться на реалиях русской жизни, то легко прийти к страшному выводу: деньги а билет возьмут, а до места назначения повезут на телеге или вообще отправят на своих двоих. Проблемы надо решать по мере их возникновения, думаю я. Сначала еду назад – а уж там буду искать этот непонятный эрзац. Билет вновь мешается в руке, оставаясь в итоге непогашенным…

Не знаешь куда идти – иди вслед за толпой. Меня выносит прочь от железной дороги, на автомобильную эстакаду, и там, на перилах мостового ограждения, я читаю объявления об эрзаце!!! Добрые немцы, обеспокоенные дорожными трудностями жителей и гостей своей столицы, компенсируют неработающий перегон на ветке S-Bahn’a специальными автобусами, курсирующими между станциями. И денег лишних не берут. Тогда-то я и воскликнул в первый раз: „Странные они какие-то, эти буржуи!“

Первый час в Берлине вселил в меня уже недюжинную уверенность в своих силах. Я применяю её на то, что начинаю беседовать с водителем только подъехавшего и ещё пустого эрзац-автобуса. Водитель вежливо не въезжает.

- Sprechen Sie andere Sprachen? – спрашивает он, внимательно глядя на меня.

Я тоже внимательно гляжу на него, заинтересованный выговором местного жителя, и отвечаю, что неплохо владею русским.

- Так бы сразу и говорил! – удовлетворённо восклицает водитель.

Мне кажется, что он рад возможности пообщаться на русском, хотя старается и не показывать этого. Я узнаю некоторые факты его биографии, его переселения в Германию, отдельные обстоятельства его работы и тому подобное – и всё это за четыре остановки до нужной мне улицы.

- А что мне с билетом делать? – спросил я ещё у него. – Его ведь надо как-то компостировать?

- Да ладно тебе, убери свой билет! – махнул водитель рукой.

Ну как было не услышать в его ответе родное русское удальство – эх, угощаю на всё! Билет так и остался нетронутым…

Выйдя из автобуса на Меровер-аллее, я спросил дорогу у женщины с двумя детьми, сидевшей на остановке. Она открыла рот, и через пару фраз я перебил её: „Русская?“ Так и оказалось…

„Что за чудный город Берлин!“, - думал я, вышагивая с рюкзаком за спиной по симпатичной современной улице куда-то в неизвестность. Если не считать разговоров с железнодорожными служащими, то оказалось, что все три контакта с аборигенами заканчивались общением на русском языке. Есть ли вообще в Берлине немцы? Может быть, они где-то прячутся? Хорошенькую языковую практику я себе устроил. Если ещё и Ютта задумает активно шлифовать свой русский в разговорах со мной, то пиши пропало.

Я  осваиваюсь

Ханна довольно подробно описала маршрут, по которому я должен был двигаться к её дому, поэтому найти его не составило особенного труда. Разглядывая симпатичные витрины турагентств и магазинов, задержавшись на минутку у меню ресторана „Pavaroti“ (понятное дело), я благополучно добрался до цели. Этакая высотка на Макс-Херманн-штрассе открылась моим глазам, и я задумался: а с какой же стороны нужный мне вход? Обойдя кругом, как партизан на разведке, эту громадину из стекла и бетона, я решил толкнуться в первую попавшуюся дверь. Мне повезло, потому что дом обслуживался консьержем, а двери со всех сторон запирались автоматически, я проник внутрь только благодаря тому, что из высотки выходила какая-то дама с коляской, которой я любезно помог, придержав действие механизма. Представившись привратнику, я получил от него указание следовать на шестой этаж.

Пока лифт ехал вверх, я думал, что немец (первый натуральный немец за два часа пребывания в берлинском пространстве!) без труда меня понял. Да и я его – тоже. Это внушало оптимизм, значит, не потерялись языковые навыки…

Ханна оказалась совсем маленькой немкой неопределённого возраста. Ей легко можно было дать сколько угодно лет – от тридцати до шестидесяти – и не ошибиться, всё зависело от того, под каким углом зрения вы смотрели бы на неё. Она казалась немного задумчивой, словно бы некая мысль неотступно занимала её сознание, однако общение между нами завязалось довольно легко. Она встретила меня уже в общем коридоре своего этажа, прямо перед лифтом, провела в свою двухкомнатную квартирку и усадила на диван. Я стал рассказывать ей о своих первых впечатлениях от Берлина, она посмеялась, потом поставила разогревать еду.

Пирог с грибами, которого я невежливо сожрал целых три куска, кофе с печеньем – на этом обед закончился. „Эх, наверное, на ужин мы поедим на славу, когда Ютта вернётся со своего семинара в Грюневальде. Все как раз будем вместе“, - мечтательно подумал я.

Ханна оказалась… троцкисткой. Я всегда думал, что последователи Троцкого вымерли ещё в середине века, а тут передо мной сидела безработная жительница восточного Берлина, и мы разговаривали о современной политике. Она показала мне невесть как завалявшуюся у неё книгу о злодеяниях сталинской эпохи на русском языке, я из вежливости полистал её немного.

Русский человек, попадая в Европу, конечно же, испытывает в первый момент некоторую неловкость: мы привыкли взглядывать на запад, как на средоточие некоей непостижимой нашему обыденному сознанию мудрости. Но проходит совсем немного времени – и мы начинаем посмеиваться про себя над проблемами, занимающими сознание коренных европейцев. Тысячу раз прав был Достоевский, когда писал, что русский человек говорит на всех языках, а они – только на своём: это метафорическое высказывание оправдывалось на моих глазах. Мы ещё в 1986 году получили массу информации о советском прошлом, в том числе и о Троцком, „Огонёк“, „Аргументы и факты“ опубликовали массу документов, свидетельств очевидцев, воспоминаний и т.п. Мы успели понять, что и Сталин, и Троцкий, и все остальные стоили один другого, что, как гласит русская поговорка, хрен редьки не слаще. И вот – в начале XXI века я встречаю в Берлине троцкистку! Обалдеть… До сих пор европейцы не имеют внятного представления о современной России, в то время как мы – уже давным-давно освоились в Европе, уловили их обычаи и предрассудки, почувствовали себя здесь, как дома…

Дети у моей гостеприимной хозяйки уже выросли и живут теперь отдельно. Их фотографии стояли у Ханны на компьютерном столе, и она с гордостью продемонстрировала их мне. Посмотрев на обстановку её квартирки, я спросил:

- Ханна, а чем ты занимаешься? Наверное, распространяешь косметику?

- Почему ты так решил? – рассмеялась она.

- У тебя в ванной её, наверное, тонна – на любой вкус…

- Это моя подруга приносит мне на пробу, - сказала она. – А я сейчас безработная.

- Но ведь всё равно чем-то занимаешься? – недоумевал я. Вспомнить Россию, так у нас масса людей официально числятся безработными, а живут очень даже неплохо. Может, и здесь так?

- Ну, я борюсь за здоровый образ жизни, - призналась она. – Правильное питание и тому подобное. Участвую в семинарах на эту тему, пишу иногда статьи в газеты… Я и с Юттой так познакомилась – через интернет. У нас оказались общие взгляды.

- А я думал, вы давние подруги.

- Нет, это не так, - Ханна улыбнулась и спросила о моих планах на день.

Я посмотрел в окно. Солнце совсем недавно перешло зенит, день был чудесный – солнечный и, в принципе, нежаркий. И разве я приехал сюда для того, чтобы дома сидеть?

- У желание проехаться по Берлину, - просто сказал я. – Хочется на Алекс взглянуть, а то ведь я его пятнадцать лет не видел, всё, наверное, по-другому.

- А у тебя с кем-то встреча в городе, или ты хочешь ехать один? – спросила Ханна.

- Совершенно никакой встречи. А почему ты спрашиваешь?

- Будет великолепно! – обрадовался я.

И действительно – Берлин большой, иметь сопровождающим местного уроженца – удача для меня. Возможно, Ханна боялась немного за своего гостя: не заблудился бы я ненароком, а ей потом ответ перед Юттой держать.

Мы вышли из дома, по пути я снова раскланялся с привратником. „Это Ваш гость?“ – улыбаясь, спросил он мою квартирную хозяйку. Потом мы сели на трамвай и двинулись в сторону центра.

В трамвае я наконец-то использовал свой многострадальный билет! Ханна показала мне, как обходиться с автоматическим компостером (собственно говоря, то же самое я делал, когда учился в Халле в 1993 году, но почему-то забыл!), и душа моя успокоилась. Она же практически не пользуется билетами, потому что ездит по проездному документу, выдаваемому ей как безработной.

Легко предугадать, куда мы направились первым делом. Бранденбургские ворота влекли меня, возможность пройти через них и оказаться впервые в жизни в западном Берлине, на который я когда-то смотрел с площади вместе с другими гэдээровцами, который был скрыт от нас военными постами, идеологией, финансовыми системами и т.п. Ещё дома у Ханны я вооружился картой немецкой столицы – огромной, занявшей едва ли не четверть всей комнаты – и приступил к составлению маршрута. Доехать до Бранденбургских ворот, заглянуть к рейхстагу, а затем по Унтер-ден-Линден спуститься к Алексу – таково было моё намерение.

В памяти, пока мы скользили по берлинским районам в трамвае, всплывало многое: и то, как мы гуляли по ночной столице братской демократической республики незадолго до краха хонеккеровского правления, и как я вообще заблудился в незнакомом для меня мире сразу же по приезде, и возникали ассоциации увиденного с прочитанным когда-то о Берлине… Потом мы пересели на линию подземки, Ханна действительно была моим Вергилием, потому что без неё я точно бы заплутал во всех этих хитросплетениях рельс и станций. Мы спускались по лестницам переходов и поднимались, садились на поезда и выходили, однажды даже Ханна заблудилась и минуты три соображала, как лучше поступить. Зато, выйдя из метро, я увидел перед собой тот самый знаменитый вход в западный мир.

И мне пришла в голову одна сумасшедшая мысль: каким великолепным перформансом можно было бы потешить современный мир. Если бы на один день закрыли проход и проезд в этом месте, хотя бы на сто метров в обе стороны от ворот, поставили пограничников, обрядив их предварительно в старую форму ГДР и натовских солдат, а через громкоговорители запустили патриотические и песни и агитационные программы из прошлого – все самые крутые неформалы и постмодернисты наших дней содрогнулись бы от зависти. Ведь что за банальность, право слово, - в бывшей пограничной будке открыт киоск сувенирной продукции для туристов!

А потом исполнилась моя давняя мечта, исполнилась очень просто и симпатично – я прошёл под величественным сооружением с летящей на восток колесницей и взглянул на Бранденбургские ворота с той стороны. Пятнадцать лет назад я сидел на лавочке и думал об этом, какой-то восточногерманский бюргер разговорился со мной – у него оказались те же мысли, он тоже хотел узнать, как выглядит наш мир jenseits, и многие из тех, кто прогуливался перед постами американских оккупационных сил, хотели это узнать… Социализм казался прочным и вечным, и я не обольщался надеждою заглянуть за железный занавес, хотя отчего же было не помечтать…

Своими глазами я увидел рейхстаг. Вокруг него бродили толпы туристов, рядом возвышался прозрачный купол для панорамного обозрения столицы, и по его спиралевидной галерее муравьями ползли люди.

„Вот теперь я, наконец, в по-настоящему буржуинском мире!“ – подумал я и, расчехлив фотоаппарат, стал щёлкать кадр за кадром. Думаю, Ханне было интересно наблюдать за сменою эмоций на моём лице. Я не оглашал окрестности воплями изумления и не тыкал пальцем в разные достопримечательности (распространённый жест русских за границей), но всё же…

Немного покрутившись в окрестностях рейхстага, мы вернулись в восточный Берлин и медленно пошли по Унтер-ден-Линден в сторону Александер-плац. Память воскрешала картины давнего пребывания в ГДР, мне почему-то хотелось из всего бывшего оказаться в небольшом книжном магазинчике где-то рядом с нашим посольством. Мы там накупили себе огромные стопки… книг на русском языке! Такой был парадокс: недоступное в России шло на экспорт. Конечно, „23 ступени вниз“ в 1989 году воспринималась нами – детьми социализма – как едва ли не диссидентское, очень смелое, антипартийное произведение, поражал выбор темы в книге – о последнем русском царе, поэтому партийная система от греха подальше и отправляла подобные опусы за рубеж, но почему нельзя было свободно купить томик Тютчева в Воронеже? Мы тогда долго смеялись над абсурдом ситуации: поехать в ГДР, чтобы купить хорошие книги на русском языке. А сейчас захотелось вспомнить пережитое, увидеть тот книжный магазинчик, в котором мы сделали по первому, маленькому, неожиданному глоточку свободы.

К сожалению, того магазинчика не было. Мир русских книг ушел с этой улицы. Но было многое другое – не менее интересное, и я не выпускал из рук своего „Зенита“.

Берлин активно строится. Из-за этого многое не удалось сфотографировать: какой смысл запечатлевать монтажные конструкции? Уж лучше купить качественные открытки, так решил я, хотя несколько свидетельств времени на фотоплёнке всё же сохранил. Так мы и шли: я вертел головою по сторонам и щёлкал фотоаппаратом, солнечный тёплый день начинал клониться к вечеру, Ханна терпеливо сопровождала меня, но постепенно начала проявлять нетерпение и поглядывать на часы. Выяснилось, что она опасается того, как бы Ютта не вернулась со своего семинара и не оказалась перед закрытыми дверями. Мы заторопились домой, по пути… заблудились из-за ремонта трамвайных путей и переноса маршрутов, а перед домом на Макс-Херманн-штрассе столкнулись как раз с Юттой. Она действительно вернулась раньше нас и теперь коротала время, сидя в машине.

Дома мы поразговаривали, и надо признать, что впечатление мои новые знакомые произвели на меня очень сильное. О чём может мечтать русский путешественник после длительных скитаний по просторам сего бренного мира? О таком же бренном насыщении своей утробы, ведь даже во время постов путешествующие имеют возможность не ограничивать себя в еде. Мои же немки были так называемыми „натуралками“. Милое слово, если самому не хочется есть. Они не едят – принципиально – мяса, молочных продуктов, жареного, пареного, варёного, из рациона нормальных людей у них присутствуют лишь вода, овощи и фрукты. Да и собственно понятий „обед“ или „ужин“ у них в сознании нет, такое трагическое открытие я сделал. Ханна и Ютта выставили на стол массу тропических плодов, и мы принялись поглощать их. Немки подражали тем диким первобытным людям, что когда-то жили в Африке и питались всякой нецивилизованной дрянью. Вернее, не поглощать, а поклёвывать, словно птички, ибо вряд ли кому в голову придёт поглощать на ужин какие-то невиданные земляные груши, разнообразные орехи, маракуйеподобные спелости и пить маслянистый кокосовый сок. „О-хо-хо, - с тоскою подумал я в тот момент, - увижу ли я родину, и увидит ли она меня в рядах своих сынов? Так недолго и ноги протянуть…“ Как у Буратино в момент его терзаний перед моим взором проносились сладостные видения горячих котлеток, симпатичных отбивных, посыпанных русской зеленью, пышущих жаром русских пирогов… С горя я налёг на травяной чай, выпив, наверное, литра полтора, затем мне постелили в гостиной, и все улеглись почивать.

продолжение следует

выход в начало