В городском музее
расположилась выставка икон.
Ярослав не мог назвать себя
убежденным христианином и да и вообще верующим человеком, но такое было утро: с
ожиданием нового, будто замиранием перед тем, как ринуться на лыжах с высокой
горы, с таинственным солнцем, спрятавшимся за белесой пеленой, с нетерпением
покоя - и он решил побывать в музее. Он не был верующим, но православие
интересовало его, как интересный вариант воплощения христианской идеи. Впрочем,
так было вначале, а в последнее время он уже и не мог объяснить себе интерес
свой к православной вере и всему с ней связанному.
Иконы развесили в четырех
огромных залах, шторы раздвинули, и залы наполнились светом и радостным
торжеством строгости.
Оклады были испещрены
красивыми буквами старославянской письменности. Строки, титлы, точки...
Безмолвная молитва!
К нему обратились две
девушки:
- Выучили немецкий,
английский, а так не понимаем. А Вы
понимаете?
- Понимаю.
Девушки недоверчиво и
заинтересованно прищурились:
- Прочитайте вот здесь.
Ярослав прочитал и для убедительности перевел одно место. Смущенно
пояснил, что в тексте много сокращений и поэтому трудно читать.
- Впрочем, место иконы - не
на выставке! - убежденно сказал он, взмахивая рукой. - Это... так, потому что
мы вообще плохо их знаем. Мне кажется, что пройдет лет пять и люди отправятся
не на выставки икон, а в церкви...
- И многие иконы с базара
понесет, - сказала блондинка ехидно.
- Да. Каждая семья, даже
самая бедная крестьянская имела икону в доме.
- А кто их писать будет?
- Будут, непременно будут! В
Палехе в те времена было более четырехсот иконописцев, а в других местах..?!
Но, впрочем, я лучше еще прочитаю вам...
Ярослав почувствовал, что
знакомство с блондинкой прибавило ему явно не святых мыслей, и решил более не рассуждать об иконах.
Девушку завали Леной. Она
училась на инфаке в педагогическом институте. Вероятно, скоро могла поехать на
учебу за границу.
В тот день они быстро
расстались, но он взял у Лены номер ее телефона.
Так неправдоподобно просто
Ярослав нашел свою любовь. Придя домой, он расцеловал мать, заперся в своей
комнате и попытался нарисовать портрет девушки.
Вечером он сидел на кухне и
чистил картофель. Шкурки падали в ведро, а он улыбался и сравнивал их темную
сторону с вчерашним днем, а светлую - с сегодняшним, самая картофелина казалась
драгоценным камнем, заключавшим в себе будущее. Ярослав сам удивлялся этому
тихому умопомешательству: "камень "предстояло съесть. Ам - и нет
картофелины. Просто фантастика...
Он достал из холодильника
масло, положил кусочки на сковородку, дождался, пока растает, заскворчит, и
высыпал нарезанную картошку туда.
Ночь только начиналась. Весь
дом в его распоряжении. Мать ушла работать в ночную смену, оставив, конечно,
свои рекомендации на бумажке, пришпиленной к шторе. Он же забыл о них и всю
ночь посвятил писанию геометрических стихов. До той поры, пока не начали
слипаться глаза и ноги сами не понесли в постель. Эдакое ночное покаяние перед
миром за то, что он недостаточно внес в него прекрасного.
"Монголоидная
темнота", "Треугольный разрез Луны", "Круглый шорох
листьев" - это удалось набросать к четырем часам утра. Отделка - на утро.
И - спать, спать... Молодое тело требовало отдыха.
Ярослав заснул, чтобы утром,
все вспомнив, отложить листки с записями в сторону и помчаться звонить по
телефону-автомату ей.
Лена Полубатько была высокая
стройная девушка, крашеная блондинка, в роковые минуты темные волосы
предательски лезли всем в глаза. Счастье, что она успела до встречи с Ярославом
снова осветлиться (Слово ей не нравилось, напоминало мучения Майкла
Джексона.). Она носила короткую юбочку,
демонстрируя красивые ноги, и обожала белые рубашки и блузки.
Фамилию она унаследовала от
отца-украинца. Кроме фамилии все было русским. На украинском она даже в шутку
не говорила.
До знакомства с Ярославом
Лена "ходила" с одним парнем-историком. Каким ветром того
"историка" занесло в пединститут, не знал никто. Коленька Путин более
походил на пэтэушника, нежели на студента. Но он походил также и на сильного
телом мужчину. Кроме того, он был первым у Лены постоянными и серьезным
кавалером, и она очень боялась потерять его.
К знакомству с Ярославом она
отнеслась с некоторым пренебрежением, свойственным молодым женщинам, только что
познавшим мужчину и находящимся на вершине самоупоения. Что с того, что он брал
ее за руку? Телефон? Ни к чему не обязывает... Но все же ей было восемнадцать,
а Путину - семнадцать, хотя он и здоровяком выглядел, и она поглядывала на
ребят постарше... Когда позвонил Ярослав, она согласилась на свидание довольно
бесхитростно, но чертик флирта - "неопасной двойной жизни" - уже
зашевелился. Через неделю она поймала себя на мысли, что думает больше о
Ярославе, чем о Путине.
Путин скоро заметил перемену
в подруге. Она неохотно подставляла губы для поцелуев, а сама не целовала больше.
Избегала его приглашений в кино и на дискотеки, ссылаясь на разные причины.
Наконец Путин решил твердо
выяснить, в чем дело.
- Пойди сюда! - сказал он,
встретив ее после лекций.
Она смущенно отошла с ним в
сторону от однокурсников. Он взял ее за плечи.
- Послушай, милая. Ты
знаешь, что я люблю тебя, так чего же ты козлишься? Поверь, я целую тебя и хочу
сейчас не меньше, чем год назад. Да я бл... буду, если вру! Знаешь что?! Давай
поженимся! Прямо сейчас. Ну, хоть завтра!
И Путин выжидательно
посмотрел на нее.
- А ты все обдумал? - тихо
спросила она.
- Да что тут обдумывать?! -
взорвался он.
- Отпусти, мне больно, -
сказала она, невольно прибегнув к известной женской хитрости. Много раз уже она
репетировала свой прощальный монолог, но не решалась произнести его. И сейчас
тоже забыла.
- А, черт! - от ярости и
обиды он даже выругался литературно. Все, это конец. Путин резко развернулся,
сдержав желание хлестнуть ее по лицу, и пошел прочь по коридору. А еще говорят,
что женщин хлебом не корми - дай замуж выйти. Все ребята рассказывали о тех
моментах, когда их девчонки неожиданно спрашивали: а когда им сделают
предложение? - чем повергали потенциальных женихов в растерянность и панику. А
этой суке он сам предложил замуж пойти, так нет же. Но с ее новым чуваком он
разберется. Возьмет кого надо и...
И в ту ночь Лена в первый
раз осталась ночевать у Ярослава.
- Ты не боишься Путина? -
спрашивала она Ярослава, посчитав своим долгом предупредить его об опасности. -
Я была такая дура, такая овца!
Он покачивал головой
отрицательно.
- Ты сбрей эту бороду, -
сказала она.
- Разве неприятно?
- Что ты! Просто немного
щекотно, а я не люблю так.
И продолжала:
- Сегодня встретила
одноклассницу. Наговорились с ней всласть. Слушай, а как ты учился в школе?
Такой глупый вопрос...
Ярослав отмахнулся.
- Неужто интересно? Средне.
- На тройки?
- Дело в тройках, ты
думаешь? Нет. Я мог бы учиться в тысячу раз лучше, но для чего? Внутренне я был
готов к тому, чтобы учиться лучше. Да внутренне я и учился. А так - не
особенно.
Она замолкла, прижавшись к
нему крепко-крепко.
Утром земля похрустывала под
ногами, ночью были заморозки.
У соседей играла пластинка с
записями Мирей Матье. "Тысяча голубок". Он подумал о своей голубке, которая еще спала.
Он давно жил ожиданием
снега. И снег вот-вот должен был выпасть. Уже и ветки кустарника по-особенному
застывали ночью. Некстати на ум пришел Гесиод с его трудами во днях. Причиной
тому послужило явление прозаическое - до сих пор не убранные листья в саду. Он
взял грабли. Листья цеплялись за зубья мертвой хваткой. После каждых пяти минут
работы он снимал рукавицы и счищал листву с железа.
За забором остановился
сосед.
- Здорово, Ярик! - крикнул
он. - Как поживаешь? Что делаешь?
Как будто не видно. Листья
сгребает.
- Это хорошо, - одобрил
сосед. - Слышь, а то вон Иван Сергеич запил вчистую.
- Что забил? - не понял
Ярослав.
- Запил, говорю... У него не
двор, а свалка...
- Вот у людей проблемы, -
вздохнул Ярослав и налег на грабли. Давно сам не занимался садом. Один пьет,
другой размышляет, а сады у обоих -
словно джунгли.
- Слышь, а Васька-то, твой
приятель, вернулся, - не унимался сосед. Эк ему не хотелось идти домой...
- Ага.
- Вид у него, конечно...
- Много накопали? Он не
рассказывал?
- Не знаю. Я его,
собственно, мельком видел...
Васька-историк ездил на
раскопки в Новгород. Копали как археологическая экспедиция. Какие-то там
грамоты и доски от мостовых древнего города. Погода немного смущала, но
поехали...
Ярослав еще работал в саду,
когда перед его взором предстал тот самый Васька, о котором шла речь.
Он действительно выглядел
неважно.
Когда еще ехали туда (а весь
отряд уместился в одном вагоне), в первую же ночь устроили
"шурум-бурум". Васька под хмельком ходил взад-вперед по узкому
коридору и заглядывал в купе. "Гы-гы!" - говорили ему, чтобы
отвязаться, и он шел дальше.
В васькином купе уже
собралась своя компания. Всех занимал вопрос: не свалится ли Игорек с верхней
полки.
- Да вы что, ребята? - басил
Игорек.
- Ага, ничего, - отвечали
ему, - а вдруг ты прямо сейчас начнешь пол в вагоне раскапывать?
Так, посмеиваясь, выпили
шесть бутылок водки, что показалось
всем малой каплей от желаемого.
- У кого есть еще? - спросил
кто-то.
Нашлись новые запасы в
рюкзаках.
- Это хорошо! - обрадовался
кто-то.
"Раздавили".
Посидели, поощущали.
Глубокомысленно крякнул кто-то.
В Новгороде рыли почти у
здания горисполкома.
В восемь утра в комнаты
стучал руководитель практики и вежливо приглашал всех на завтрак. Какой завтрак
после таких ночей, после гитары и вина, вермишели быстрого приготовления и
шашлыков, смеха и любви!? Завтрак - дело святое, но как же хотелось спать!
К девяти утра доползали до
места раскопок.
Работа заканчивалась в шесть
вечера. Два выходных.
- А сколько платили? -
поинтересовался Ярослав.
- Тут все хитро устроено! -
засмеялся Васька и продолжал.
Оказывается, если человек
едет на практику, то он не получает ничего, а если в экспедицию, то кое-что и
заработает. Ваське повезло. Их отряд оформили как экспедицию.
- Как отмечали окончание?
- Да никак. Девчонки чучело
вязали. Что-то пекли. А потом дождь зарядил и чучело намокло, уже не подожжешь.
Мы в корпус - и там до утра...
Ярослав согласно покачал
головой. Почти все листья сгреб. Пора бы уж разбудить голубку. А вечером надо сходить в клуб при Союзе архитекторов.
Послушать, что говорят о деле "впередовцев". Сотрудники газеты
"Вперед" что-то натворили с печатанием мемуаров. Теперь сыр-бор такой
поднялся, что только перья летят и копья ломаются.
Ярослав прошел на кухню и
поставил джезву на огонь. Вода скоро закипела, и он всыпал кофе туда. Сварил.
Лена еще спала! Ярослав
задумался, что он испытывает к девушке. Восторг? радость? легкое недоумение и
спокойствие? Она красива. А вот любовь ли это? У всех она такая непохожая... Он
бы провел сейчас рукою по ее прекрасному овалу лица с чуть заостренными
чертами. Большие глаза прикрыты, спят. А вообще они излучают радость. Это,
наверное, и привлекло Ярослава. Простота и радость.
Как вести себя с ней? Все
так же умно разговаривать, а затем бросаться в объятья? Идиотские ощущения. Но
он так рад. Класс. Неужели все так недавно случилось?
Он решил разбудить ее, но
доставив с кухни кофе, увидел, что Лена уже проснулась и теперь натягивает
джинсы.
- Привет! Вот тебе кофе.
Ляжешь в постель - будет "кофе в постель".
- Ничего страшного. Все
равно большое спасибо!
На пальцах не было колец,
сняла вчера и не надела.
- Какой аромат! - вздохнула.
- Ты умеешь варить кофе... Где научился?
- Не знаю.
- Приятно. На улице холодно?
У тебя щеки красные. Ты выходил?
- Сгребал листья в саду.
- А я спала! Что же ты не
разбудил?
Она допила кофе и наконец-то
окончательно надела джинсы. Пересела на стул и сложила руки на коленях.
- "Что можно сказать о тебе, скромная Офелия? Да и кто достоин
произнести эту речь? Клянусь честью, я хотел бы жить в таком смятении, чтобы видеть
твое время. Ты спросишь, что есть это время, и я отвечу так, чтобы ты не смогла
понять. Ты удивишься, но должна же быть у меня тайна, связанная с тобою
..!"
- Откуда это? - удивилась
Лена. - Я могу угадать?
- Не угадаешь.
- Почему? Кто это написал?
- Совсем недавно я прочитал
это у друга. У него целое сочинение есть о Датском королевстве. Страниц на
пятьдесят о чистой любви.
- Я хотела бы прочитать, -
задумчиво сказала Лена. - Ты не можешь попросить у него?
- Попрошу.
Лена заинтересовалась
всерьез. Она уважала умных ребят, и увлечение Путиным казалось единственным
исключением.